Это именно то, что я ВИЖУ?
Все ли двери открыты для меня? Все ли стены сделаны из стекла?
Смотрю ли я на убиенного принца или на новорожденного спасителя, на огни разрушенной империи, полыхающие на горизонте, на надгробие лорда лордов, на путешественников с сумасшедшими глазами, отправляющихся через золотое море, которое простирается в подбрюшье преображенного мира?
Обозреваю ли я миллионы и миллионы завтрашних дней этой расы, и выпиваю ли все это до дна и делаю ли плоть будущего своей собственной? Небеса падают?
Звезды сталкиваются? Что это за неизвестные созвездия, кроящие и перекраивающие сами себя, которые я наблюдаю? Кто эти лица в масках? Что представляет этот каменный идол, высотой с три горы? Когда обрамляющие море утесы разрушатся в красную пыль? Когда лед полярных шапок сползет, как неумолимая ночь, на поля красных цветов? Кому принадлежат эти фрагменты? Что я ВИЖУ? Что я ВИЖУ?
Все времена. Все пространства.
Нет. Конечно, так не будет. Все, что я увижу – это только то, что я смогу послать сам себе из своего недолгого пыльного завтра. Краткие скучные послания, как неясные послания из телефонов, которые мы мальчишками делали из консервных банок, Никакого эпического великолепия, никакого пышного апокалипсиса в стиле барокко. Но даже эти неясные смутные отзвуки были большим, чем то, на что я мог рассчитывать, когда спящий, как и вы, брел неуверенной походкой среди слепых и спотыкающихся фигур по королевству теней, которым является этот мир.
Мардикян нашел мне адвоката. Им был Ясон Комурьян – еще один армянин, конечно, один из партнеров собственной фирмы Мардикяна, специалист по разводам, великий защитник со странно печальными глазами, близко сидящими на массивном металлическом монолите его лица. Он был однокашником Хейга, и поэтому должен был быть одного возраста со мной, но казался гораздо старше, безвозрастным патриархом, принявшим на себя травмы тысяч неподчиняющихся решению суда супругов. Его черты были молодыми, его аура была древней.
Мы совещались в его кабинете на девяносто девятом этаже здания Мартина Лютера Кинга. В темной, пропитанной ладаном комнате, соперничающей с кабинетом Ломброзо по помпезности обстановки, как в императорской часовне Византийского собора.
– Развод, – мечтательно произнес Комурьян, – вы хотите получить развод, положить конец, да, окончательно разделаться, – обкатывая концепцию на широкой сводчатой арене своего сознания, как будто это был какой-то тонкий теологический пункт, как будто мы обсуждали единую сущность Бога-отца и Бога-сына или доктрину преемственности апостолов. – Да, этого можно для вас добиться. Вы сейчас живете отдельно?
– Еще нет.
Его мясистое лицо с обвислыми губами отразило неудовольствие.
– Это необходимо сделать, – сказал он. – Продолжение совместного проживания вызовет благовидные предлоги любого рода для продолжения супружества. Даже сегодня, даже сегодня. Снимете отдельную квартиру.
Разделите финансы. Продемонстрируйте свои цели, мой друг. Ладно? – Он прикоснулся к украшенному драгоценными камнями распятию у себя на стене, вещичке из рубинов и изумрудов, поиграл с ним, пробегая толстыми пальцами по гладкой, отлично выделанной поверхности, и на какое-то время погрузился в собственные размышления. В моем воображении заиграли звуки невидимого органа, я увидел процессию разряженных бородатых священников, медленно проходящую по хорам его ума. Я почти услышал, как он бормочет на латыни, не на церковной, а на юридической латыни, латыни банальностей. Magna est vis consuetufinis, falsus in uno, falsus in ompibus, eadem sed aliter, res ispa loguiter. Иисус, Иисус, Иисус, хани, хаек – хок. Он поднял глаза, пронзая меня неожиданно решительным взглядом:
– Основания?
– Никаких особых для развода. Мы просто хотим разойтись, идти каждый своим путем. Просто истечение срока.
– Конечно, вы обсудили это с миссис Николс и пришли к предварительному соглашению?
– Э-э, еще нет, – выдавил я, покраснев.
Комурьян выразил явное неодобрение.
– Вы достаточно понимаете, что должны прийти к соглашению. По-видимому, ее реакция будет положительной. Тогда я встречусь с ее адвокатом, и мы все сделаем. – Он потянулся к записной книжке. – Что же касается раздела имущества…
– Она может взять все, что захочет.
– Все? – в его голосе звучало удивление.
– Ничего не хочу у нее оспаривать.
Комурьян положил руки на стол. Он носил даже больше колец, чем Ломброзо. Эти левантийцы, эти роскошные левантийцы!
– А если она потребует вообще все? – спросил он. – Все, чем вы владеете? Вы отдадите без возражений?
– Она этого не сделает.
– А разве она не приверженка учения Транзита?
Обескураженный, я сказал:
– Откуда вы знаете это?
– Вы должны понимать, что мы с Хейгом обсуждали это дело.
– Понимаю.
– Ведь члены Транзита непредсказуемы.
Мне удалось выдавить из себя смешок.
– Да, очень.
– Она может из прихоти затребовать все имущество, – заявил Комурьян.
– Или из прихоти не потребовать ничего.
– Или ничего, правильно. Ни кто не знает. Вы предписываете мне принять любую позицию, какую она займет?
– Подождем – увидим, – сказал я. – Я думаю, она разумная особа. Я чувствую, что она не предъявит необычных требований по поводу раздела имущества.
– А как насчет распределения доходов? – спросил адвокат. – Она может захотеть получать от вас алименты? Вы заключали стандартный брачный контракт, да?
– Да. С прекращением брака заканчивается финансовая ответственность.
Комурьян начал напевать, очень тихо, так, что я почти не слышал. Почти.
Какой рутиной это должно было ему казаться, все эти страдания сакраментальных союзов!
– Тогда проблем не должно быть. Но вы должны объявить о своих намерениях своей жене, мистер Николс, прежде, чем мы пойдем дальше.
Что я и сделал. Сундара теперь была так занята своей разнообразной транзитной деятельностью, своими обычными встречами, своими кругами непостоянства, упражнениями по разрушению своего эго, что прошла почти неделя, прежде чем я смог спокойно поговорить с ней дома. К тому времени я тысячу раз прокрутил весь разговор у себя в голове, так что его основные линии были протоптаны, как тропинки. Если это и есть отдельный случай следования сценарию пусть он таким и будет. Но будет ли она подавать мне правильные реплики?
Почти извиняясь, как будто просьба в привилегии разговора с ней была покушением на ее личность, я сказал однажды ранним вечером, что хотел бы поговорить с ней о чем-то очень важном. И затем я сказал ей, как часто повторял про себя, что я хочу получить развод. Сказав это, я понял кое-что из того, как это было для Карваджала – ВИДЕТЬ, потому что я переживал эту сцену так часто в своем воображении, что она воспринималась мной как событие прошлого.
