Ознакомительная версия.
Затем, когда моя рука перешла в следующую фазу.
Фарроу внимательно осмотрела ее и высказала мнение, что приближается время основного курса лечения.
Однажды вечером я слег в постель на долгих четыре месяца. Хотелось бы дать полную картину этих четырех месяцев. К сожалению, большую часть времени я находился под действием наркотиков, так что едва помнил происходившее. Но хорошего было мало. Моя рука лежала словно ствол окаменелого дерева, вытянутая в устройстве, которое регулярно сгибало сустав, и каждое движение отдавалось в плече лавиной огня и жгучей боли. Каждый удар плазмы в крови и венах отдавался тысячью игл.
Я смутно помнил, как окостенела вторая рука, и волны боли стали накатывать на меня с обеих сторон. Единственное, что сохранилось в моей памяти, кроме боли, были промежутки от инъекции до инъекции и ожидание беспробудной тьмы, которая сменяла агонию. И все это только для того, чтобы часом позже очнуться с инфекцией в новом месте. Когда она достигла правого плеча, она ненадолго остановилась и начала подниматься по левой руке, остановившись на подходе к телу.
Очнувшись от наркотиков, я обнаружил, что Джеймс с отцом прилаживают один из манипуляторов к правой ноге, и почувствовал нарастающую боль в икре и бедре.
Несколько раз, когда мой разум прояснялся, я прощупывал комнату и обнаружил, что лежу в настоящем лесу из колб, резиновых трубок и связок бинтов. Пусть без особого восторга, но все же я смутно осознал, что меня не бросили на произвол судьбы. Периоды просветления, если и случались, стали теперь редкими и непродолжительными. Как-то я очнулся и обнаружил, что парализовало рот, потом и челюсть, язык и низ лица превратились в сплошной комок горящих иголок. Позже уши перестали переносить звуки, а однажды, очнувшись после очередного забытья, я обнаружил себя в портативном реаниматоре, который с безжалостной силой сжимал мою грудь.
Это все, что я помнил, когда туман, наконец, рассеялся, и с моих глаз спала пелена. Наступила весна, и я стал мекстромом.
Я сел в кровати. Было утро. В окно ярко светило солнце, а свежий весенний ветер слегка трепал занавески. Было тепло. Снаружи долетал аромат жизни и молодой листвы. Я сразу почувствовал, как хорошо быть живым.
Висящие колбы, фестоны резиновых шлангов исчезли. Кустарные манипуляторы куда-то убрали, а с бюро пропали медицинские склянки и всякий хлам. Нигде, насколько хватало глаз, не было даже обычного термометра в стакане, и если честно, я был так рад оказаться снова в живых, что даже не пытался обнаружить, куда все это делось. Вместо этого мне захотелось встать и пробежаться.
Я сунулся к шкафу с одеждой и нашел свое барахло. Затем осмотрел дом и нашел ванную. Мне никто не мешал.
Только я собрался побриться, принять душ, одеться и спуститься вниз, как по ступенькам взбежала сестра Фарроу и, не церемонясь, вошла в комнату.
– Я пришла проследить, чтобы ты не попал в переделку, – сказала она.
– Переделку?
– Ты мекстром, Стив, – сказала она. – Надо об этом помнить. Ты должен научиться владеть своей силой.
Я сжал мускулы одной, потом другой руки. Они напряглись, как всегда. Я сделал глубокий вдох, воздух легко вошел внутрь и вышел вновь.
– Я не чувствую разницы.
Она улыбнулась и протянула мне отточенный деревянный карандаш.
– Напиши свое имя, – велела она.
– Думаешь, придется учиться снова? – усмехнулся я. Взяв карандаш, я положил руку на крышку бюро, где лежал блокнот бумаги, посмеиваясь над Фарроу. – Ну, смотри! Мое имя начинается на букву «с». Она представляет собой красивую, грациозную кривую, идущую сверху и…
Кривой не получилось. Когда графитовый кончик ткнулся в бумагу, он проткнул ее и сломался. Карандаш дошел до доски, расщепил тонкую деревянную панель почти на восемь дюймов. Тот факт, что я не смог им воспользоваться, привел меня в изумление, и я инстинктивно сжал деревянный стержень. Тот сразу надломился в моей руке в трех местах, а кончик упал на пол.
– Видишь? – участливо спросила Фарроу.
– Но?.. – я в замешательстве запнулся.
– Стив, все твои мускулы сделали одинаковое усилие. Тебе придется переучиваться сочетать силу мускулатуры и информацию обратной связи от выполняемой ею работы.
Я начал понимать, что она имеет в виду. Вспомнилось, как много лет назад, в школе, изучая некоторые новые сплавы, мы получили образец магниево-литиевого сплава в виде гладкого цилиндра около четырех дюймов в диаметре и в фут длиной. Он казался твердым как сталь. Люди, которые сталкивались с ним впервые, неизменно напрягали свои силы и хватались за него обеими руками. А он был настолько легок, что от чрезмерного усердия буквально подлетал к потолку. И даже много времени спустя, когда все уже знали это, трудно было удержаться от инстинктивного желания видеть в каждом большом куске металла необыкновенную тяжесть.
Я шагнул к креслу.
– Будь осторожен! – предупредила Фарроу. Мне без всяких фокусов ничего не стоило подхватить кресло за ножку и поднять на уровень подбородка.
– Теперь можешь принять душ, – сказала она. – Только, пожалуйста, Стив, поосторожней с водопроводом. Ты можешь запросто свернуть краны, понимаешь?
Я кивнул и протянул ей руку:
– Фарроу, вы молодчина!
Она пожала мою руку. Ее ладонь была теплой, упругой и нежной, а не твердой как сталь. Настоящая рука женщины.
Фарроу отступила на шаг:
– Тебе придется общаться только с себе подобными. А теперь марш в душ и бриться! Я пойду приготовлю завтрак.
Мыться оказалось нетрудно, и, памятуя о предупреждении, я не стал сворачивать краны. Бриться было еще проще, хотя трижды пришлось менять лезвия. Я сломал всю зубья у расчески, потому что ее было невозможно протащить сквозь чащу гитарных струн.
Одеться тоже кое-чего стоило. Засунув ногу в одну штанину, я порвал одежду. Сломал пряжку на поясе и превратил ботинки в порцию длинных спутанных спагетти. Пуговица под воротником рубашки оторвалась, и когда я завязал галстук, его узел напоминал что-то вроде апельсина.
Завтрак прошел удовлетворительно, не считая того, что я погнул зубья вилки, пытаясь проткнуть бифштекс, и оторвал ручку кофейной чашки. После завтрака я обнаружил, что не могу достать сигарету из пачки, не расплющив кончика. А после того, как я все же умудрился сунуть одну в рот, пришлось заняться спичками, которые разлетались вместе с дымом. Посадив огонек на кончик сигареты, я одной затяжкой смахнул половину ее длины.
– Тебе придется хорошенько поучиться, прежде чем выйти на люди, Стив, – сказала Глория с довольным видом.
– Спасибо за информацию, – сказал я, с тревогой обозревая учиненный мной разгром. По сравнению с новоявленным Стивом Корнеллом, известный слон в посудной лавке казался Нежным Фердинандом. Я вновь достал пачку сигарет. Но как ни старался обращаться с ней осторожно, она оказалась смятой. Я чувствовал себя совершенным идиотом.
Ознакомительная версия.
