Даже отсутствие предлога уже есть предлог для мужчины, который стремится увидеть объект своего слепого увлечения, но сейчас я тешил свое самолюбие тем, что у меня есть настоящая причина увидеть ее, причина, которую она сама должна будет признать существенной, ибо мной руководило беспокойство о ее благополучии. Так что я спустился по трапу на вторую палубу с намерением просвистеть перед дверью Дуари. Но поскольку мне приходилось пройти непосредственно мимо каюта Вилора, я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы посмотреть на нашего пленника.
После моего сигнала последовала минутная пауза, затем Вилор пригласил меня войти. Войдя в каюту, я был удивлен тем, что вместе с Муско и Вилором там сидит анган. Замешательство Вилора было очевидным, Муско казался не в своей тарелке, а анган испуганным. Их смущение не удивило меня, потому что общение с кланган не входит в обычаи представителей высшей расы. Но если они и были в замешательстве, этого нельзя было сказать обо мне. Скорее я был рассержен. Положение вепайян на борту «Софала» было деликатным вопросом. Мы были немногочисленны, и наше влияние, наша власть зависели исключительно от уважения, которое мы вызывали и поддерживали в умах торанцев, составлявших большинство команды. Они опять рассматривали вепайян как высших, несмотря на зловредные усилия лидеров Торы убедить их в том, что все люди равны.
— Ваши помещения впереди, — сказал я ангану. — Ты не должен быть здесь.
— Он не виноват, — сказал Вилор, когда птицечеловек встал, чтобы покинуть каюту. — Муско, как ни странно, никогда не видел ангана, и я привел этого парня сюда, чтобы удовлетворить его любопытство. Прошу прощения, если я поступил неверно.
— Конечно, — сказал я, — это придает делу несколько другую окраску, но я думаю, будет лучше, если наш пленник будет рассматривать их на той палубе, где кланган живут. Я разрешаю ему сделать это завтра.
Анган вышел, я обменялся еще несколькими словами с Вилором, а затем оставил его с пленником и направился к кормовой каюте, где помещалась Дуари. Только что разыгравшийся эпизод практически немедленно изгладился из моей памяти, уступив место гораздо более приятным размышлениям.
Когда я свистел перед дверью, в каюте Дуари был свет. Я не знал, пригласит ли она меня войти, или проигнорирует мое присутствие. Некоторое время на мой сигнал не было ответа, и я почти уверился, что она не захочет видеть меня, когда услышал, как ее нежный низкий голос приглашает меня войти.
— Ты настойчив, — сказала она, но в ее голосе было меньше гнева, чем когда она в последний раз говорила со мной.
— Я пришел спросить, не испугал ли тебя шторм и заверить, что опасности нет.
— Я не боюсь, — ответила она. — Это все, что ты хотел сказать?
Это звучало как распоряжение уйти.
— Нет, — сказал я. — Я пришел для того, чтобы сказать не только это.
Она подняла брови.
— Что еще ты можешь сказать мне такого, чего еще не говорил?
— А если я хочу повторить? — предположил я.
— Ты не должен! — воскликнула она.
Я подошел к ней ближе.
— Взгляни на меня, Дуари, взгляни мне в глаза и скажи, что тебе не нравится, когда я говорю, что люблю тебя!
Она опустила глаза.
— Я не должна слушать! — прошептала она и встала, как будто собиралась покинуть комнату.
Я был вне себя от любви к ней, от ее близкого присутствия кровь вскипела у меня в жилах. Я схватил ее в объятия, привлек к себе и, прежде чем она успела воспротивиться, прикоснулся к ее губам своими. Затем она вырвалась, и я увидел, как в руке ее блеснул кинжал.
— Ты права. — сказал я. — Ударь! Я совершил поступок, который не подлежит прощению. Мое единственное оправдание — это любовь к тебе. Она уничтожила мой рассудок.
Ее рука, держащая кинжал, опустилась.
— Я не могу, — всхлипнула она и, повернувшись, выбежала из комнаты.
Я вернулся в свою каюту, проклиная себя на все лады, называя себя животным, грубияном и хамом. Я не мог понять, как я совершил такой непростительный поступок. Я вновь и вновь обвинял себя, но в то же время воспоминание об этом нежном теле, прижатом ко мне, об этих совершенных губах у моих губ, заливало меня теплым сиянием удовлетворенности, далеким от раскаяния.
Когда я лег спать, то долго не мог заснуть, думая о Дуари, вспоминая все, что было между нами. Я ухитрился обнаружить скрытое значение в ее возгласе «Я не должна слушать!» Я радовался тому, что она отказалась отдать меня на смерть в руки других, а теперь отказалась убить меня сама.
Ее «Я не могу» звучало в моих ушах почти как признание в любви. Рассудок говорил мне, что я совсем сошел с ума, но я находил радость в этом безумии.
За ночь шторм неслыханно усилился, завывания ветра и дикая качка «Софала» разбудили меня до рассвета. Я тотчас встал и вышел на палубу, где меня чуть не унес ветер. Огромные волны поднимали «Софал» ввысь только для того, чтобы тут же уронить корабль в водяные бездны. Корабль терзала ужасная килевая качка. Время от времени громадная волна перехлестывала через нос и заливала главную палубу. По правому борту виднелась суша, которая казалась угрожающе близкой. Положение было чревато серьезной опасностью.
Я вошел в рубку управления и обнаружил там, кроме рулевого, Хонана и Гамфора. Они были очень обеспокоены нашей близостью к земле. Если откажут двигатели или рулевое устройство, нас неизбежно выбросит на берег. Я приказал им оставаться здесь, а сам направился в каюты второй палубы поднять Камлота, Кирона и Зога.
Повернув к корме от подножия трапа второй палубы, я заметил, что дверь каюты Вилора хлопает, открываясь и закрываясь с каждым движением судна, но в тот момент я над этим не задумался и прошел дальше — будить своих лейтенантов. После этого я направился к каюте Дуари, так как боялся, что если она проснулась, она может быть испугана качкой корабля и воем ветра. К своему удивлению, я обнаружил и ее дверь распахнутой, хлопающей на ветру.
Что-то, сам не знаю что, пробудило во мне подозрения, что не все в порядке. Это был даже не тот немаловажный факт, что дверь в ее наружную каюту была не заперта. Перешагнув порог, я включил свет и быстро осмотрел комнату. Все было на месте, если не считать того, что дверь во внутреннюю каюту, которая служила ей спальней, опять же была открыта и раскачивалась на петлях. Я был уверен, что никто не мог спать там, когда обе двери раскачивались и хлопали. И вряд ли Дуари могла быть так напугана, чтобы не встать и закрыть их.
Я шагнул на порог внутренней каюты и громко позвал ее по имени. Ответа не было. Я позвал снова, громче. Снова ответом мне было молчание. Теперь я забеспокоился всерьез. Войдя в комнату, я зажег свет и глянул на кровать. Она была пуста. Дуари не было! Но в дальнем углу комнаты лежало тело человека, который стоял на страже у ее двери.