Такие подробности узнал я, и все нашло объяснение. Травма черепа, гематома, что-то сместилось в голове, и бывший инженер вообразил себя пришельцем. Правда, при этом мысли у него какие-то появились, соображения о сюжетах, электронах, об изобретательстве тоже. Но, может быть, хорошая встряска и талант пробуждает. Ведь и с часами бывает так: встряхнешь как следует, начинают идти. Если это справедливо, тогда о Шестакове диссертации писать надо, студентам его в клинике показывать. Новый способ пробуждения способностей — авариями на дороге.
С интересом ждал я его возвращения из Мозжинки. Как оценит членкор идеи «нашего ушибленного». Успех или провал? Провал вероятнее. Едва ли он мог предвидеть еще неоткрытое. Едва ли… Но все же я надеялся. Сидел у телевизора и к шагам в коридоре прислушивался.
Когда стукнула дверь на площадке, я выглянул в коридор. «Ну как?» — спрашиваю. Но по лицу вижу, никак! Серое лицо, усталое, щеки ввалились, на лбу, вокруг треугольного шрама, багровая каемка, Понимаю, провал.
— Я зайду к тебе, — говорит он. — Только пальто сниму.
Действительно, зашел через несколько минут. Не сел в кресло, рухнул. Я тоже присел, жду. Молчит. Потом проследил его взгляд: на телевизор уставился. Я и забыл про фильм, у меня Таня никогда не выключает, привык к звуковому фону, не воспринимаю. Убрал звук.
— Вот и я так, — говорит Шестаков, кивая на телевизор. — Руками размахиваю, кричу, надрываюсь. Не слышат. Отключили слух.
Вздохнул тяжко, плечами пожал.
— Он сказал (мне не надо было объяснять, что «он» — это членкор), что я неправильно понимаю слово «открытие». Открытие всегда неожиданность, открытий было не так много в истории науки: радиоактивность, рентген, сверхпроводимость, еще два — три. Достижение Северного полюса называть открытием некорректно, это неверное словоупотребление. И за горизонтом искать бесперспективно, за горизонтом может быть бесплодная пустыня, тогда как самородки — под ногами. Поэтому планировать открытия бессмысленно и нескромно. Рассказал, усмехаясь, что в двадцатых годах некий деятель предлагал составить задание для всех ученых поголовно. И начал составлять, а кончил в сумасшедшем доме.
— А ты говорил ему о Менделееве?
— Говорил. Он сказал, что в науке нет стандарта. Химия — одно, а физика — совсем другое. Аналогия — не доказательство. Малое — не великое, атомы — не планетная система, в микромире свои законы — квантовые. Мы не способны представить себе атом, потому что у нас механическое воображение, а атом — нечто иное, безумное, с точки зрения обыденной жизни. Так что рассуждать об энергии вакуума безнадежно. В вакууме может быть много энергии, а может быть и мало, даже меньше нуля.
— А насчет электрона ты ему сказал?
— Сказал. Нарисовал даже. Сказал, что вы напрасно считает электрон точкой. Электрон — колечко, круговой замкнутый ток вакууме. Если электрон движется, ток спиральный — как бы катушка. Фотон похож на восьмерку. Передняя петелька заряжена отрицательно, задняя — положительно, все вместе — нейтрально. На счет кварков же…..
— А он что?
— Улыбается. Это, дескать, устарелые допотопные представления в стиле Декарта. Сказал, что нужно быть гением, чтобы продолжать гениальные открытия великих ученых. «А как вы распознаете гениев?» — спросил я. Он ответил с уверенностью: «Мы даем широкое образование молодому человеку. И когда приходит звездный час, гениальный умеет его уловить. Так было у Ньютона с падающим яблоком, у Менделеева, который увидел свою таблицу во сне, или у Колумба, когда тот узнал, что Земля шарообразна, и понял, что можно попасть в Индию, плывя на запад, а не на восток. Гений — это человек, оказавшийся на высоте в свой звездный час».
Шестаков опять тяжело вздохнул и развел руками:
— Недоумение у меня. Чего-то недоумею.
Я поправил машинально:
— Недоумеваю.
— Какая разница?
— «Недоумеваю» означает удивляюсь и не понимаю, нахожусь в затруднении. «Недоумею» — нет такого слова.
— Недоумеваю и недоумею, — повторил он упрямо. — И не понимаю и не умею. Не понимаю чего-то в вас, люди, и не умею объяснить. Вижу ваши трудности, предлагаю советы, предлагаю помощь. Отталкиваете с обидой. Все отталкивают: вы с Таней, Уткин, членкор… Не умею помочь. Придется покинуть Землю. Не оправдал себя.
Я встревожился. Что означает «покинуть Землю»? Не самоубийство ли? Глядишь, упорно воображая себя пришельцем, Шестаков еще захочет выпрыгнуть из окна. Надо бы отвлечь его от мании. И осторожненько, отыскивая самые обтекаемые слова, я рассказал ему о визите в Кривоколенный, о бабуле, которая помнит его «вот такусеньким», о толстостенном доме с низенькими окошечками и громоздкими печами внутри. Старался исподволь внушить ему мысль, что никакой он не пришелец, а Шестаков Михаил Михайлович, сын собственных родителей, 1920 года рождения, инженер на пенсии и автовладелец, получивший травму черепа и нуждающийся в отдыхе и лечении, а вовсе не в отбытии с нашей планеты.
Он слушал меня сначала невнимательно, занятый своими мыслями, потом включился, нахмурил брови, догадался, к чему я веду, и тут же прервал меня:
— А, понимаю, ты все еще не веришь, что я гость на Земле. Да, конечно, я использую тело этого Шестакова и даже память его частично. Не ходить же мне по Москве в скафандре с жизнеобеспечением, пугая всех встречных нечеловеческим обликом. Все наши используют тела безнадежных, умирающих или только что умерших. Да, приходится выносить тело из палаты, потом ремонтируем, вписываем в мозг свою память и знания. Да, нелегкая работа, работенка, как сказали бы вы. Как успеваем? Переходим в уплотненное время, я же объяснял. Самое неудобное — вынести из палаты и внести, тут мы связаны вашим временем — медлительным. Но ночью всегда можно улучить минуту — другую, пока дежурные дремлют в своем кабинете. Важно, чтобы нас не заметили. Потом они сами радуются внезапному выздоровлению, себе заслугу приписывают, а мы между тем месяц или два копались в уплотненном времени, каждый сосудик прочищали. Все равно огрехи остаются, не без того. Поэтому я так и торопился распроститься с прежней квартирой Шестакова. Слишком много провалов в памяти, слишком много ошибок в поведении.
Слушал я все это и сомневался. Опровергнуто ли мое опровержение? Пришелец или не пришелец?
Вглядываюсь в морщины, стариковские пигментные пятна на лице, узловатую шею. Человек как человек. И слова человеческие, и жесты человеческие: хмурится, руками разводит, плечами пожимает. Вот глаза сузились. К чему это он присматривается? Оглядываюсь. Ах, да, экран у меня за спиной. Что там? Поцелуй под занавес, хэппи-энд.
