Он лжет! Он что-то крутит! Мать – в поликлинику? В воскресенье? Притом что она не местная? Если бы что-то с ней случилось неожиданно – так не в поликлинику надо, а в больницу. И вообще мне казалось, что его мать уже уехала.
Ну-ка, почему мне так казалось? Он вроде бы нежный, любящий сын, и видится с матерью редко; а в пятницу ночью, когда собирался остаться у Маринки, – не звонил никакой маме, не предупреждал, что задержится. Вчера на банкете был… Хотя, конечно, банкет – дело обязательное, а он взрослый мужик… и что я знаю о его отношениях с матерью? Возможно, ей бы показалось дико и нелепо, что взрослый сын отчитывается, где намерен заночевать.
Да есть ли у него вообще мать? Я уже и в этом сомневаюсь. Хорошо, пусть он соврал. Не к матери помчался. К подруге? Разумеется, у такого парня должна быть подруга. Тогда почему выражение его лица после звонка стало мрачным, будто помер кто-то?
Впрочем, мало ли какие могут быть причины для мелкой лжи. Однажды в аналогичной ситуации человек с трагической рожей сорвался и полетел домой, потому что, как выяснилось позже, на его левом носке была дырка, и это его страшно беспокоило.
Телефонный звонок… Для чего ему лгать? Ведь глаза не лгут: человека, так отчаянно решившегося на что-либо, трактором не остановишь; он бросается, точно в омут с головой, он вернется. Но в нашей ситуации любая деталь обретает зловещий смысл…
Форзи, форзи! Постойте. Я не решил еще – кого. Дайте подумать. Вот пуля пролетела, и ага… Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал… Кого же?
Девять граммов в сердце постой, не лови… Я поднялся, открыл шкаф, опять достал «Макарова» из-под стопки футболок. Тяжелый, он надежно, успокаивающе лег в руку. Снял с предохранителя, передернул затвор. Восемь в магазине, один в стволе. Вот пуля пролетела, и товарищ мой… Ну что, Дориан, в башку или… Ах, в башку так неэстетично, вспомни Олега. В сердце, только в сердце. Надо покурить напоследок.
Я вернул предохранитель в прежнее положение и убрал пистолет. Позер, дешевка! Не везет мне в смерти, повезет в любви… Тихо, форзи мои, тихо, я все еще колеблюсь. Она – сестра моя, она… Нежная и удивительная… А он – лжет… Но все-таки… У него это – каприз, прихоть, а она всегда останется со мною…
Останется? Останется – один. И я знаю, кто этот один. Она погибнет сегодня, он – завтра, после того, как… Как-то это уж очень по-вампирски получится… Покинул он свое селенье, где окровавленная тень… Нет, это скорей похоже на другое: паучиха сожрала паучка сразу после… Не хочу, надоело…
Я снова взялся за «макара». Приставим к виску, нет, пока не нажимать курок, просто примериться, я еще выкурю сигарету, или лучше две. Можно даже три. И вовсе дуло не холодное, или мое тело уже начало холодеть и не чувствует разницы?
…Черт, телефон! Не брать трубку. Не брать. А вдруг? Вдруг да что-нибудь. Амнистия. Отбой воздушной тревоги. Маньяка вашего, скажут, поймали, звать его Сидор Сидоров, и не волнуйтесь больше, граждане, живите счастливо. Вот пуля пролетела, и ага… Черт, отвечу!
– Иван, – взволнованный женский голос показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, кому он принадлежит, – ты можешь придти ко мне сейчас? Пожалуйста! Очень нужно!
– А кто говорит… – начал я, тут мой взгляд упал на дисплей, и сердце оборвалось. Домашний номер Холодовых…
– Пожалуйста, очень надо! Ради бога, приходи!
– Да, да, Таня, – проговорил я машинально. – А… что случилось? Ты где была? Ты виде… – я снова осекся. Раз из дому звонит – как она могла тело Олега не увидеть. – Таня, нет, я не приду, и тебе там не нужно оставаться. Давай встретимся через двадцать минут у «Перекрестка».
– Ладно… – произнесла она упавшим голосом. – Ладно, ты прав. Давай там.
Я надел пальто, положил в левый карман пачку «Мальборо», зажигалку и телефон, в правый – «Макарова», и вышел. Обрывки мыслей с лихорадочной быстротой сменяли друг друга. Нашлась, нашлась еще одна пешка! Не хочу ей зла, но раз вам необходима жертва – забирайте, подавитесь, оставьте нас троих живыми до утра, и тогда я сделаю, что собирался, клянусь, я уйду. Ну-ка, давайте, форзи, не перепутайте. Холодно и ясно. Вот эту пешку жертвую, эту, с длинными каштановыми волосами.
…Постой, постой! Раз Таня жива – значит, нет никакой потусторонней силы! Ведь иначе ее давно бы убрали по моему слову! Это все были просто совпадения, подставы! Какое мое дело, убила она Олега или не убила, это их внутренние проблемы! Если надо, помогу ей спрятаться, сбежать. Может, она сейчас скажет: «да, я маньячка, всех замочила, сдаюсь, не поминайте лихом». Может, она скажет: «я знаю, кто убийца, я разоблачила мафию», и нас спасут, и мы все обнимемся и зарыдаем. Ну, а если она… да, но… а как же… Господи, помоги мне! Не могу думать, не могу сосредоточиться, все надоело, будь что будет, все равно.
Да что бы там ни было! Отсрочка приговора. Девять граммов в сердце – это завтра, еще успеется, а до завтра масса времени, что-нибудь изменится. Воздух, снег, дома, деревья, я еще дышу, еще живу, еще немножко. С Лехой разминуться не должны, час в запасе, а если надолго задержусь – ничего, предупрежу по телефону. Не уходи, побудь со мною… А у меня завтракать нечего, да и ужинать, впрочем, тоже… Какой завтрак?! О чем я, что с моей головой?
На улице резко похолодало. Я ждал у супермаркета полчаса. Дважды обошел его кругом, понимая, что это глупо – я бы прекрасно увидел ее еще издали. Отчаянно замерз, не чувствовал ног под собой, а все-таки ждал. Выкурил шесть сигарет. Наконец набрал домашний телефон Холодовых. Трубку сняли и тут же положили, раздались короткие гудки. Что там происходит? Перезвонил – тот же результат. Мобильный Танькин не помню, дома где-то записан. Вообще ничего не понимаю! Ага, можно подумать, я до этого что-нибудь понимал.
Подождав еще десять минут и сделав пару таких же безрезультатных попыток дозвониться, я пошел к ней, прекрасно понимая, что поступаю как последний кретин. Но хотел бы я посмотреть на человека, который на моем месте не вел себя по-кретински.
Что там – ловушка? В таком случае ты сильно ошиблась, красотка, я все равно выстрелю быстрей. Там целая банда? Убивают ее? Какая банда, откуда, с какой стати?! Менты пришли? Они бы не стали трубку швырять на рычаг, непременно поинтересовались, кто звонит и зачем. Да что же там, дьявол с рогами и копытами? Ну так я не прочь с ним объясниться, в конце-то концов. Или приду – а там сидят все «наши», и режиссер объявит: «улыбайтесь, вас снимает скрытая…»
У подъезда стояла «восьмерка» с тонированными стеклами. Я вздрогнул и огляделся. Какая глупость! Мало ли «восьмерок» в Москве! Но… Подошел ближе – мотор работал, но машина, как мне показалось, была пуста. Впрочем, разве за черными стеклами разглядишь? Сейчас, сейчас… Но стекла не опустились, и дуло автомата не уставилось на меня. Я отошел за угол дома, встал, прижавшись к стене, и закурил. Не заглушили двигатель – значит, скоро выйдут.
