Ознакомительная версия.
Двухпалатники вырезали это родство во имя чего-то, что их недоразвитые прародители называли истиной, и заменили его чем-то другим. Они выглядели как люди. Их клеточный метаболизм железно укладывался в кривую Клайбера. Но назвать их просто когнитивным подвидом значило бы страдать отрицанием, граничащим с безумием. Вся проводка в этих черепах не принадлежала классу млекопитающих. В их сверкающих глазах не было ничего, кроме…
— Привет.
В окне вверх ногами присело отражение Лианны.
Дэн повернулся, когда она стала вытаскивать скафандр из ниши.
— Привет.
Он снова уставился в террариум. Стоявшие спина к спине Двухпалатники закончили свой транс на двоих; они повернулись, одновременно погрузили руки в дрожавшую сферу («Вода», — понял Брюкс, лишь капля воды) и вытерли их полотенцем, прикрепленным к переборке.
— Я не знал, — почти шепотом произнес он, словно боялся, что его услышат через переборку. — Как они работают. Что они… такое.
— Да ну, — она проверила уровень кислорода в скафандре. — А я думала, глаза их выдают.
— Я предположил, что это просто ночное видение Черт побери, да я знаю людей, которые ретроактивируют флуоресцентные протеины ради моды.
— Это сейчас. Раньше их использовали…
— Как диагностические маркеры. Я узнал, — После того как Мур надоумил его внимательно посмотреть на заразу, после которой трупы скручивало, будто коряги в Орегонской пустыне.
Она по-прежнему сидела в его собственной крови, и все получилось как-то чрезвычайно легко: лаборатория без всяких трудностей изъяла химеру, разложила ее на составляющие и распяла каждый кусочек, наставляя Брюкса. Стрептококковые подпрограммы, вырванные из некротического миелита; вирусные энцефалиты, которых сорвали с обычной должности помощников при энцефалите лимбической системы и отправили на повышение, правда, не вверх, а вбок; полисахариды в клеточных стенках с любовью к слизистой оболочке носа. Горстка синтетических подпрограмм, выстроенных с нуля, которые склеивали эти несовместимые части и не давали им бороться друг с другом.
Тайна роя хранилась в самом сердце этого собранного по кускам вируса; подпрограмма, атакующая особенную мутацию в гене р53. Естественно, Дэн задал поиск по этой мутации и никаких прямых попаданий не нашел. Но и ближайшей хватило, чтобы раскрыть секрет: опухолевый антагонист, запатентованный лет тридцать назад. Словно кто-то превратил противораковое средство в оружие.
— Тебя это не беспокоит? — поинтересовался Брюкс.
Скафандр уже проглотил Лианну до пояса.
— А должно?
— Они же опухоли, Ли. Мыслящие опухоли.
— Это довольно грубое и чрезмерное упрощение.
— Возможно, — он не стал выкладывать все детали.
Пониженный уровень метилирования, CpG-островки, метилцитозин[18]— сплошная черная магия. Точное и намеренное изнасилование определенных метилирующих групп, и в результате промежуточные нейроны превращались в раковые опухоли: невероятное синаптическое цветение умножало каждую цепь в тысячу раз. Насколько понял Брюкс, радостным крещением в процессе не пахло, в перерождении не было экстаза. Вместо него начинался стремительный рост сорнякового электричества, который практически убивал адепта, вырывая с корнем все цепи возрастом в шестьдесят миллионов лет.
В одном Лианна была права: превращение оказалось изощренным и сложным настолько, что человеческое воображение перед ним пасовало. Его контролировали с молекулярной точностью, укрощали препаратами и черной магией, чтобы рост клеток не перешел в буйную стадию. Однако после всех ритуалов и заклинаний, когда операция подходила к концу, и пациента зашивали все сводилось к одному: Двухпалатники превращали свои мозги в раковые опухоли.
— Я так переживал из-за Лаккетта, — Брюкс покачал головой от собственной глупости. — Мы оставили его там умирать, всех бросили. Хотя он все равно погиб бы так? Как только стал бы членом ордена. Каждую извилину, которая делала его тем, кто он есть, сожрал бы рак и заменил ее чем-то…
— Лучшим, — закончила мысль Лианна.
— Это как посмотреть.
— В твоих устах все звучит ужасно. — Со щелчком закрылись клапаны на запястьях. — Но знаешь, ты сам прошел примерно через то же самое и, кажется, хуже не стал.
Дэн представил, как распадается на части, как каждая нить сознательного опыта истончается, распадается, а потом ее пожирают. Он представил, как умирает, но его тело продолжает жить.
— Не думаю.
— Прошел. Когда был ребенком, — Она положила руку в перчатке на плечо Брюкса, — Мы все начинаем с головой, полной разнородной каши. Только нейросокращение, подрезка придает нам форму нас самих. Это как скульптуру ваять: начинаешь с гранитной глыбы, откалываешь от нее по кусочку и получаешь произведение искусства. У Двухпалатников просто глыба побольше.
— Но это уже не ты.
— Ой, хватит, — Лианна выхватила шлем из воздуха.
— Конечно, воспоминания остаются. Но помнит их что-то другое.
Некоторые элементы в головах Двухпалатников сохранялись в неприкосновенности: у ручного холокоста были специфические вкусы, он не трогал таламус и мозжечок, гиппокамп и ствол головного мозга.
— Дэн, тебе нужно легче относиться к концепции личности. Идентичность постоянно меняется: каждую секунду ты превращаешься в кого-то другого, стоит новой мысли перепаять тебе мозг. И ты — уже другой человек, не такой, каким был десять минут назад. Она опустила шлем на голову и дернула его против часовой стрелки, пока тот не встал на место. Отражение, как в «рыбьем глазу», пучеглазо скользнуло по лицевому щитку, когда Латтеродт повернулась.
А что насчет тебя, Лианна? — тихо спросил Брюкс.
— Что насчет меня? — Стекло приглушало голос, и она говорила с придыханием.
— Ты жаждешь такой же судьбы?
Она грустно посмотрела на него из чаши шлема:
— Все не так, как ты думаешь. На самом деле.
И отошла к другому берегу.
* * *
Интуитивный разум — священный дар, а рациональный — преданный слуга. Мы создали общество, которое чествует слугу, а о даре совсем забыло.
Альберт Эйнштейн
Послушай, хотел сказать Брюкс, пятьдесят тысяч лет назад жили-были три парня, и однажды они шли по равнине, далеко друг от друга. Вдруг каждый услышал в траве какое-то шуршание. Первый решил, что это тигр, и побежал со всех ног. И это действительно оказался тигр, но парень успел смыться. Второй тоже подумал на тигра и рванул как ужаленный, но то лишь ветер шевелил траву, и все друзья смеялись над бегуном из-за его трусости. А третий на все забил, посчитав, что шорохов бояться не стоит, и его сожрали. Так происходило миллионы раз в истории десяти тысяч поколений, и, в конце концов, тигра в траве видели все, даже если его и близко не было, — ведь даже у трусов больше детей, чем у мертвецов. Благодаря этим скромным предпосылкам мы научились видеть лица в облаках знамения в звездах и цель в хаосе, так как естественный отбор поощряет паранойю. Даже сейчас, в XXI веке, можно заставить людей быть честнее, нарисовав пару глаз маркером на стене. Даже сейчас мы смонтированы так, чтобы верить, будто за нами следят невидимые существа.
Ознакомительная версия.
