— А потом кто-нибудь из тех детишек, благополучно избежав напалмового дождя на том вокзале, прирежет соседа по парте. Или вырастет — и станет киллером.
— Я прослежу за ними. За всеми. И этого не случится.
— За всеми?
— Конечно! — Воображала встает, закидывает руки за голову. Лицо почти счастливое. Врач остается сидеть, смотрит снизу вверх:
— А если у кого-то из них случится свой автобус с динамитом?.. Вернее, благодаря тебе, не случится… За этими, новыми, ты тоже проследишь?..
— Обязательно! — Воображала расцветает. Улыбается даже. Прохаживается по камере, заинтересованно осматривает стены, и особенно — дверь. Что-то насвистывает.
— На это жизни не хватит.
Довольное фырканье. Со значением:
— У меня — хватит!..
— И даже если…
Улыбка Воображалы становится еще шире и удовлетворенней:
— И-мен-но!..
— Ты станешь тюремщиком.
Фырканье. Насвистывание воздушной кукурузы.
— Ты посадишь их в клетку. Ты лишишь их свободы выбора.
— Ничего подобного. Я просто не дам им убивать.
— Только — убивать?.. А все остальное — пожалуйста?..
— Для начала — и этого хватит. А там — посмотрим.
— А решать, что им можно, а что нельзя, будешь, конечно же, ты?
— Конечно. Раз уж они все такие идиоты, что не могут сами понять!
— А тебе не кажется, что ты берешь на себя слишком много?
— Ну почему же?.. Как раз нормально. Пусть живут долго и счастливо, а я о них позабочусь.
— М-да… Я-то думал — передо мной всего лишь кандидат в новые фюреры, а ты повыше метишь… Не страшно? Одного такого, между прочим, распяли…
— Ну, это было в мрачном средневековье. А в Древней Греции, к примеру, их всех очень даже уважали!
— На Олимп захотелось?
Пауза.
Воображала смотрит на врача с удивлением и даже каким-то оттенком жалости:
— А у тебя что — есть на примете какая-нибудь другая кандидатура на эту роль? Более подходящая?..
Пауза.
Воображала задумчиво теребит прядку волос, поднимает брови, улыбается, склоняет голову к плечу:
— В конце концов, кто-то же должен… И если не я, — то кто?.. А тот, кто там сейчас… Ты что, будешь утверждать, что он идеально справляется со своими обязанностями?.. Чушь! У меня получится лучше…
Врач скалится, голос его полон убийственного сарказма:
— Всеобщая любовь и братство под крылышком святой Виктории?!
Воображала невозмутимо пожимает плечом:
— Почему бы и нет?
— Тебя будут бояться. И ненавидеть.
Пауза. Медленно, с намеком:
— Стоит только мне захотеть — и не будут…
Пауза.
— Все — не будут? без исключения?
Воображала перестает улыбаться. Скрещивает руки на груди.
— Без.
— Но кое-кто будет помнить, что боялся и ненавидел. С этим — как?
Воображала мрачнеет. Повторяет упрямо:
— Захочу — и не будет.
— Правильно… Зачем такое помнить? Пусть помнит только про любовь. И почитание. И не забывает время от времени поклоняться…
Воображала фыркает, улыбка кривая, но упрямая. Мотает головой, с вызовом вздергивает подбородок:
— А что?! Неплохая, между прочим, идея!..
Морщится, меняет тон:
_ Да нет, конечно, ты прав. Так не годится… Но можно же что-то придумать. Всегда можно что-то придумать… Ну, например, буду богом по совместительству, чем плохо? И никто ничего не будет знать! Вы оба все первыми забудете, я уж постараюсь. Ты еще будешь приходить к нам на выходные, трепать меня по щеке на правах старого друга семьи и угощать мороженым. А я больше не буду дурой. Вы ничего и не заподозрите, я буду очень осторожной. Буду учиться в школе. Как все. Такая игра, наверное, будет даже интереснее, чем в открытую…
— Но ты-то сама… Ты-то сама будешь помнить.
Пауза.
На этот раз — очень долгая.
Воображала вбирает в грудь воздуха, собираясь что-то возразить. Но ничего не говорит. Выдыхает осторожно. Улыбка высокомерно-неприязненная. Врач продолжает — тихо, почти шепотом:
— Будешь помнить. Все время. Помнить. Что все это — ложь. Фальшивка. И выхода нет. Можно только притворяться и дальше. Все время — притворяться. Потому что иначе — уже никак… А всемогущество — оно ведь палка о двух…
Воображала с перекошенным лицом швыряет в стенку непонятно откуда взявшуюся огромную фарфоровую вазу, разноцветные осколки ярким фонтаном разлетаются по камере:
— Да знаю я!!!
Сникнув, садится у стены на пол.
— Ладно. Убедил. Хотя и жалко — когда еще такая роль подвернется!.. Ай, ладно, мороки тоже до фига, была халва…
Ерзает, устраиваясь поудобнее (локти на коленках, подбородок на переплетенных пальцах). Пол камеры теперь разграфлен на черно-белые клетки, врач в черном сидит в одном углу, Воображала — в другом, оранжевой футболки не видно за белыми коленками. Рядом с ней громко тикают шахматные часы. Воображала протягивает руку, нажимает на кнопку. Тиканье смолкает.
— Но ведь я могу и иначе. Проще. Гораздо проще. Как с тем автобусом… Думаешь — так труднее?.. Не-а! Это память исправлять труднее, а в жизни все проще. Даже напрягаться особо не надо, факторы там всякие учитывать… Совсем. Р-раз! И — всё. Никаких кошмаров. Никаких богов. Я и сама забуду всю эту чушь, которую тут навоображала…
Пауза. Осторожный вопрос врача:
— Думаешь — это поможет?
— …
— Ну вот видишь… Ты и сама понимаешь. Пара месяцев. Или лет. И все повторится. Ты не сможешь быть такою, как все. Ты даже притвориться такою не сможешь. Ты — другая…
Проблеском
Тонкий детский голосок:
— Папа, фрау Марта похожа на женщину-вамп, правда?
Сидящий за обеденным столом Конти роняет вилку прежде, чем начать с преувеличенным усердием всматриваться.
Проблеском
— Привет!
Стоящего у лестницы Конти ударяет между лопаток яркий мяч. Он оборачивается, вздрагивает, роняет портфель:
— П-привет…
Лицо растерянное.
Проблеском
Конти стоит у дверей дома. Тянется к ручке. Замирает. Опускает руку. Садится на ступеньки, закрывает лицо руками…
Проблеском:
— Папа, у меня для тебя сюрприз!!!
Конти дергается, глаза расширены, лицо затравленное.
Смена кадра
Громкое тиканье шахматных часов (во весь экран). Голос врача (в нем явственно звучит усталая и почти привычная неприязнь):
— Вот поэтому-то ты до сих пор и здесь… Все остальное — чушь собачья. Отговорки. Да ты и сама это понимаешь, ты же не идиотка. Раз до сих пор здесь — значит, понимаешь… Просто ведешь себя, как страус — сунула голову в песок и думаешь, что все в порядке и никто-то тебя, бедную, не видит…
