Ознакомительная версия.
– Тут есть нужное оборудование, – говорит Клара. – Идем со мной. Блок поставить можно очень быстро. Только не думай, пожалуйста, что мне это все нравится. Меня от этого тошнит не меньше, чем тебя.
– Спасибо.
– Спасибо не за что говорить. Это слово ведь означает «спаси Бог»?
– Наверное, – отвечаю я.
– Ваш бог меня не спасет. У меня нет души, которую можно спасти. И он за меня не умирал. Ложись сюда лицом вниз… В чем дело?
– Ты ведь не веришь в Бога.
– Да, ну и что?
– Ты не верила до сих пор, потому что тебе это было невыгодно. А теперь, когда ты хотя бы немного почувствовала себя человеком, ты смотришь на вещи по-другому. А твое упрямое отрицание Бога было лишь попыткой самозащиты, не больше. На самом деле ты догадывалась о том, что ты человек. Правильно?
– Неправильно, – отвечает она. – Я не верю в него, потому что его нет. Нет и не может быть. Вы, люди, и вы еще не разумны. Вы родились от животных и находитесь посредине между разумом и животным неразумием. Поэтому вы можете верить в магов и богов. Если мы когда-нибудь встретим посланца высшего мира, то, за минуту до того, как я умру, я спрошу его об этом. Спрошу его, существует ли бог. И посмотрим, что он ответит. Нет ни бога, ни демонов, ни души.
– У тебя есть душа, – говорю я. – Я все время думаю, почему я не могу поверить в то, что ты не человек? И теперь ты сама мне подсказала! У тебя есть душа. Есть! Она побольше, чем у большинства моих знакомых людей. Твоя душа видна во всем, что ты делаешь. Тут нет никаких сомнений.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Только что, когда ты сказала, что тебя от этого тошнит. Почему ты это сказала? Разве сказал бы так умнейший из них? Из них?
– Потому что меня действительно тошнит. Три минуты уже прошли. Ложись скорее, иначе мы не справимся в срок.
Я ложусь, и она вонзает мне в затылок что-то длинное. Наверное, поисковый сенсор. Надеюсь, что хороший. Плохие иногда так глючат, что еще неделю после этого голова болит.
– Вот так, – говорит она. – Теперь я поставлю тебе временный вход. Это очень удобно. А постоянный еще удобнее. К сожалению, у нас совсем нет времени на постоянный. В твоем мозгу совсем нет входов?
– Есть несколько недирективных, на позвоночнике, и один видеовход, чтобы просматривать видеокассеты с закрытыми глазами, в формате погружения. Мой вход поддерживает режим трехсот шестидесяти градусов, плюс панорамный звук.
– Это все не то. Подожди немного, сейчас я вставлю глубже.
Она надавливает, и у меня из глаз сыплются искры. Могла бы и поаккуратнее.
– Все, – говорит она. – Я поймала контакт. Сейчас скачиваю содержимое базовых блоков. Ты еще ничего не забыл? Как только я говорю «это приказ», ты воспринимаешь мою волю как свою. Порядок, во всем должен быть порядок. Нормально, я вытаскиваю иглу.
Я сажусь и потираю шею. Рудиментарный жест, оставшийся с тех времен, когда руками зажимали раны. Интересно, помогало ли это?
– Жду твоих приказаний, – говорю я.
Клара справилась очень быстро.
Она дергает шнур, и тяжелые шторы падают, закрывая солнечный свет.
– У нас есть еще три минуты. Поцелуй меня. Это не приказ.
Мы тратим оставшиеся минуты и отодвигаемся друг от друга. Она отодвигается первая. Сейчас включится экран, и Клара не хочет, чтобы Фемида о чем-то догадалась. Она боится ее, как злющую школьную директрису. Все верно. Все идет по плану. Все так и должно быть.
Экран снова включается.
– С возвращением тебя, – говорит Фемида. – Теперь я обращаюсь к Кларе. Подойди сюда. Приятно видеть тебя здоровой. Но не обольщайся, здоровенькая моя, это долго не продлится. Тебе осталось даже меньше, чем ты думаешь. Механизм разрушения уже включился. Сейчас прикажи твоему рабу отдать оружие. Рабы не должны пользоваться такими вещами.
Клара молчит.
– Ты не слышала, что я сказала?
Клара опускает глаза в пол и переминается с ноги на ногу. Она похожа на провинившегося ребенка.
– Ну? – вопрошает лицо на экране.
– Я не сделаю этого, – говорит Клара. – Потому что я боюсь. На нас ведь могут напасть. Я хочу, чтобы мой раб меня защищал. Кто-то же меня должен защитить? Ему легче сделать это, когда он вооружен. Я не стану отбирать оружие. Я доверяю своему рабу.
– Хорошо, пусть будет так, – неожиданно легко соглашается Фемида. – А теперь продолжим наше шоу. Мальчика мы захватим через шестьдесят семь минут. Потом его привезут к любящему отцу. Еще через четыре часа они оба умрут. Времени у нас немного, но на самом интересном месте я подключусь, и кое-что мы все-таки успеем посмотреть. Развязку ты не пропустишь.
– Но мы договаривались иначе, – возражаю я.
– Мы ни о чем не договаривались. Я ни о чем не договариваюсь с людьми. И тем более, я ни о чем не договариваюсь с рабами. Мои приговоры окончательны и пересмотру не подлежат. Я вынесла ему приговор: смертная казнь за превышение скорости. И я приведу этот приговор в исполнение. Мои приговоры не отменялись ни разу за последнее столетие. И ты можешь как-то помешать мне, раб?
Экран гаснет и в полутьме комнаты хорошо видно, как светится голубое пятно в его центре.
– Почему она это сделала? – спрашивает Клара.
– А разве она не всегда так делает?
– Я не знаю. Я никогда с этим не сталкивалась. Я ее по настоящему ненавижу сейчас. Ненависть – это тоже часть души?
– Конечно, но лишь малая часть. Дай мне эти четыре часа, – предлагаю я.
– Что?
– Дай мне эти четыре часа, и я утру ей нос.
– Это бесполезно, – возражает Клара. – Она тебя уничтожит. Раздавит, как тлю.
– Она меня не уничтожит, потому что меня нечем заменить. И некем, это уж точно. Я все, что у вас имеется на сегодня. Она пожертвует и мной, и тобой, даже если есть один шанс из миллиарда. Поэтому я исключительно полезен в качестве раба. Но я пока вооружен. Единственная вещь, которая ей мешает, это оружие, которое у меня есть. Еще пять зарядов. Я думаю, что она постарается сделать так, чтобы в сегодняшней стычке я потратил все пять – и остался безоружным. Скорее всего, сегодняшнюю живодерню она устроила именно для того, чтобы я пошел спасать этого дурацкого никому не мешавшего Павла Фродина. Все это представление – ради того, чтобы ты возмутилась до глубины души, отпустила меня, а я бы растратил в стычке последние заряды. Это был просто спектакль.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что она показала мне улицу и номер дома, где находится тот подвал. Я знаю эту улицу и я знаю этот дом. Она ведь умеет просчитывать наши поступки на тысячу ходов вперед. Это ее конек, не так ли? Поэтому она выбрала и показала мне именно это место.
– Так. Что это за улица и дом?
– Одно из сентиментальных переживаний.
– А точнее?
– Просто это дом, в котором я родился. На этой улице я провел свое детство. Я знаю там каждый камешек. Это было превосходно рассчитанное издевательство с ее стороны. Она знает, что делает.
– В этом случае… В этом случае она просто сволочь, – говорит Клара. – да, и не смотри на меня. Я хотела сказать именно то, что сказала.
– А ведь добра и зла не существует, – напоминаю я.
– Помолчи, пожалуйста. Я просто высказала свое мнение.
– Ее не интересует твое мнение. Твое мнение ничего не меняет… Что с тобой?
Она пошатнулась и схватилась за спинку кресла. Стала вдруг очень бледной, на лбу выступили капли пота.
– Это сердце? – глупо спрашиваю я.
Я прекрасно знаю, что это не может быть сердце. Ее батарея отлично контролирует состояние всех внутренних органов. Это было что-то другое, что-то более страшное. Что-то, неподвластное даже всесильной батарее. Механизм разрушения уже включен. Она стоит, наклонившись, и молчит.
– Что с тобой?
– Не знаю. Мне вдруг стало плохо. И такое странное чувство, будто все тело слегка онемело, а потом отпустило, но что-то осталось. Мне хочется шевелить пальцами, чтобы проверить, на месте ли они. И кожа, по ней, как это называется, до сих пор бегают мурашки. Не смотри на меня, я чувствую, что мое тело постарело. Я не знала, что это на самом деле так страшно.
– Что страшно?
– Страшно то, что я не хочу умирать. Совсем не хочу умирать.
Времени у меня в обрез. К счастью, с транспортом проблем не предвидится: в гараже стоит отличный шестицилиндровый гиромобиль. Почему я сказал «к счастью»? Не знаю почему, на самом деле я уверен, что Фемида все рассчитала заранее. Гиромобиль должен был оказаться в гараже.
Для начала я ориентируюсь по карте. Сейчас мы в точке, которая находится примерно в ста километрах от южной границы Москвы, ее тульского района. Древние Тула и Рязань уже давно поглощены Большим Городом, и остались на карте лишь как названия районов. С Курском дело обстоит по-другому. Этот город рос в свое время очень быстро, его население достигало девяти миллионов, но когда Москва подобралась слишком близко, большинство людей стали переселяться туда. Случилось то, что случается с двойными звездами, которые вращаются в беззвучном космическом вальсе вокруг общего центра: большая звезда постепенно высасывает вещество из меньшей, до тех пор, пока от меньшей не остается ничего. Я покинул Курск двадцать лет назад, уже тогда это был практически мертвый город, растянувшийся километров на пятьдесят, или около того. В то время в нем еще теплились островки жизни. Отдельные семьи или маленькие коммуны людей жили то здесь, то там, занимая целые этажи пустующих зданий. Я помню улицы, поросшие травой, а помню и громадные мертвые пространства, заселенные лишь дикими собаками, свиньями, змеями, ящерицами и, главными хищниками этих каменных пустынь – огромными дикими кошками, порой нападающими и на человека. Дома в наше время строят так прочно, что они могут простоять несколько столетий, не ветшая при этом. Сверхпрочные дорожные покрытия не оставляют никаких шансов семенам деревьев, приносимых ветрами. Поэтому скелеты многих и многих умерших городов будут пугать не только нас, но и наших правнуков, если только эти каменные джунгли не будут разрушены специально. Сейчас, насколько я знаю, жив лишь небольшой пятачок в центре города и еще два-три квартала, один из которых находится за старым парком.
Ознакомительная версия.
