Возок ждет во дворе. Тут уж без помощи Елюй Чу-сая мне не обойтись — ноги совсем не гнутся. Черная лакированная дверца закрывается, возница нахлестывает коней. Две сотни воинов поджидают нас за дворцовой оградой. Этих людей отбирал мой советник. У них вырезаны языки. Они способны сражаться даже мертвыми. Среди безъязыких нет ни одного монгола.
Мой последний поход начался.
На четвертый день пути мы подъезжаем к двум простым пастушьим юртам, примостившимся на уступе безымянной горы в отрогах восточного Тянь-Шаня. В это самое время пышная похоронная процессия с моим гробом подъезжает к главной ставке, Каракоруму. Там состоится погребение Чингисхана.
Всех возниц и слуг, сопровождавших меня в дороге, убивают. Чистый горный воздух бодрит мое дряхлое тело, не дает спать по ночам. Я лежу, укрывшись шубой из меха ирбиса, сжимаю в руке фигурку Волка, смотрю в темноту и вспоминаю китайского мудреца Чань-Чуня.
Мне сказали, что это самый ученый человек во Вселенной. Чань-Чунь прожил в моей ставке несколько лет. Мы часто беседовали. Он говорил занятные вещи об устройстве мира, о богах и героях прошлого, о человеке и его месте на Земле. Но я хотел услышать от мудреца главное — как достичь бессмертия. Смерть не страшила меня, нет. На небе меня ждали предки, ждал отец, шаман Мунлик и многие другие хорошие люди. Совсем другой страх овладевал мною, когда я думал о своей кончине.
Я не завершил земных дел. Я не покорил все земли и все народы. Всеобщий мир можно установить, только если все люди будут жить по одному закону и подчиняться одному правителю. Я создал такой закон, Великую Ясу Чингисхана. Я был таким правителем. Но земных дней моих не хватило, чтобы исполнить задуманное. Именно поэтому еще пятнадцать лет назад я повелел всем своим подданным искать средства, дарующие вечную жизнь.
Множество лекарей, знахарей, ведунов, шаманов, предсказателей и монахов побывало у моих ног. Помню одного хоросанца, старца с выкрашенной хной рыжей бородой, который принес мне стеклянный сосуд с водой. В воде плавали живые черви.
— Смерть, о, повелитель, наступает от того, что черви, живущие в теле человека, выедают его изнутри, — сказал он. — Я нашел лекарство против червей. Это шарики, скатанные мною из сурьмы, ртути и кристаллов серы. Смотри — я бросаю в сосуд один шарик и…
Черви действительно быстро погибли, и вода стала чистой. Поначалу я заинтересовался снадобьем хоросанца, но прежде чем проглотить первый шарик, приказал собрать из окрестных земель — а дело было в хорезмийском Мавераннахре — сотню стариков и испытать снадобье на них.
Все, кто проглотил хотя бы один шарик, через день умерли в страшных муках. Тогда я велел двум крепким воинам держать знахаря из Хоросана, и сам накормил его черными шариками досыта. Перед смертью хоросанец открыл свое истинное лицо. Брызгая кровавой слюной, он посылал на мою голову проклятия и клялся своим мусульманским богом, что его господин Джелал-ад-Дин доберется до меня и отрежет голову.
Отчаявшись обрести бессмертие, я спросил о нем у Чань-Чуня. Старый китаец развел руками.
— Господин, бессмертие есть только у души. Чем чище и совершеннее душа, тем ярче и возвышеннее будет твоя следующая жизнь.
— Душа подобна пару, — ответил я мудрецу. — Пар есть — но его нет. Он бесплотен и бессилен. В таком бессмертии нет смысла.
И тогда Чань-Чунь дал мне шкатулку, выстланную изнутри мехом звездного соболя. В ней лежал конь из серебристого металла. Я сразу понял, что он сродни моему Волку, но не имеет такой силы. Конь — всего лишь сосуд, способный сохранить слова и мысли, чтобы передать их другому.
Старец рассказал мне о древних богах, в незапамятные времена создавших подобные фигурки. У каждой из них есть особый дар. Волк, например, вызывает страх у врагов, а Конь может передать некое послание и привести своего обладателя к назначенному месту. Еще Чань-Чунь предостерег меня против демонов с прозрачной кожей и их помощников-людей.
— Они охотятся за фигурками. Бойся их, повелитель, — сказал он.
Я ответил, что боюсь только гнева Вечного Синего неба. Тогда Чань-Чунь объяснил, как использовать Коня. Кроме того, он вручил мне мешочек с «крупинками вечности». После этого Чань-Чунь попросил отпустить его домой.
Я щедро наградил мудреца, но он отказался от золота и драгоценностей. Вместо этого он начал умолять меня сохранить жизнь тысячам пленных китайцев, захваченных при штурме цзиньских городов. Елюй Чу-сай посоветовал мне выполнить просьбу Чань-Чуня. Помимо этого я освободил всех ученых монахов-даосов от налогов. Это была хорошая плата за Коня и крупинки.
Четыре года шкатулка и мешочек хранились в моей сокровищнице. Четыре года неотложные дела не давали мне возможности приступить к исполнению задуманного плана. И только когда я, монгол, от слабости упал с лошади во время охоты, стало ясно, что медлить больше нельзя. И все же я старался успеть сделать как можно больше в этом времени. Но холодеющие руки и ноги, ночные удушья и бессилье по утрам дали мне понять — все, я стою у самой черты, за которой нет ничего, лишь тьма забвения.
И тогда я позвал Елюй Чу-сая и рассказал ему о том, что собираюсь сделать…
Елюй Чу-сай приезжает на одиннадцатый день. Он очень устал, проделав без остановки путь из Каракорума до этих безвестных гор.
— Говори! — приказываю я ему.
— О, Учитель, все было сделано именно так, как вы и задумали. Камни, изображающие ваше тело, мы положили в полированный гроб из горной сосны, его поместили в гроб из серебра, а его — в золотой гроб. Десять тысяч богатырей-турхаудов скакали впереди процессии, убивая всякого встречного, будь то человек или зверь, чтобы враги до поры не прослышали о вашей кончине. По прибытии к подножью Хангая нас ожидали сотни тысяч монголов и людей иной крови, собравшихся, чтобы в последний раз поклониться вам. Сто больших телег, полных золота, отвезли мы к могиле вашей. Сто лучших степных скакунов забили мы. Сто самых прекраснейших дев легли в гробницу рядом с конями. Наконец, сто сильнейших багатуров добровольно дали убить себя, чтобы охранять своего повелителя в другой жизни. Никто из смертных, кроме меня, ваших сыновей и ближайших полководцев не знает, где находится могила. Тридцать три раза прогнали мы табуны лошадей по той долине, чтобы ничто не указывало на место захоронения. Все землекопы, все возчики и слуги, помогавшие нам, убиты. Сотни воинов, что несли дозоры на окрестных горах, так же убиты. Убиты и те, кто убивал их. Тайна вашего погребения, Учитель, будет сохранена в веках.
— И в веках же будет жить легенда о могиле Чингисхана! — хохочу я, довольный рассказом советника. — Глупцы станут тратить свои жизни на то, чтобы найти сокровища и мои останки. Им невдомек, что гроб пуст, а главное свое сокровище — Волка — я не отдам никому и никогда!
Открываю шкатулку и извлекаю из нее Коня. Елюй Чу-сай внимательно следит за мной. Я сжимаю фигурку в кулаке, закрываю глаза и проделываю то, чему научил меня Чань-Чунь. Потом кладу фигурку обратно и передаю шкатулку советнику.
— Храни ее как зеницу ока.
— Да, Учитель.
— Когда придет время, твой потомок — а кому, как не ему, отпрыску умнейшего человека на земле, доверить это право? — узнает место моего настоящего упокоения. Конь подскажет, Конь приведет. Ледяная пещера под водопадом надежно сохранит мое нетленное тело. Воскреснув, с помощью Волка я довершу то, что не успел в этом времени.
— Да, Учитель.
— Ну, вот и все. Осталось лишь принять снадобье Чань-Чуня, дарующее бесконечный сон. Колода готова?
— Все готово, Учитель.
Елюй Чу-сай кланяется и уходит. Я в последний раз остаюсь один. Вечное Синее небо, дай удачи исполнить задуманное! Вспоминаю слова, пришедшие мне на ум, когда я только начал творить мир в степи: «Боишься — не делай, делаешь — не бойся…». Прошло почти полвека, а ничего не изменилось. Я вновь стою у края ковра судьбы. Надо сделать всего лишь шаг…
