Яркая точка, отражавшая солнечные лучи, неспешно двинулась по направлению к поселку, медленно разрастаясь.
Радостно, затейливо выругавшись, Миша Мухомор проворно извлек из кармана короткий блестящий стержень, что-то с ним сделал, держа в кулаке, – и вверх ушел пронзительный свист, высоко над головами вспыхнули огромные узоры, напоминавшие то ли головоломки, то ли переплетенные снежинки, переливавшиеся всеми цветами спектра: каждый-охотник-желает-знать…
Кирьянов залюбовался.
– Вообще-то простая штука, – сказал Мухомор небрежно, чуть рисуясь. – Детская игрушечка. Тут таких бесполезных красивых штучек вагон раздобыть можно, и совершенно бесплатно, жалко, на Землю не протащишь для понтов… Ага! На посадку идут!
Яркая точка опускалась все ниже, и это была уже не точка – нечто округлое, прозрачно-блистающее, в одном месте ярко зеленевшее, в другом отбрасывавшее мириады солнечных зайчиков. Чуть погодя, когда неподалеку на равнину упала огромная овальная тень, Кирьянов смог определить истинные размеры летательного аппарата. И поневоле восхитился.
Вообще-то это никак нельзя было назвать звездолетом, космическим кораблем, транспортным средством. Прилетевшее из неведомых космических глубин диковинное диво не походило ни на что прежде виденное и было таким красивым, что дух захватывало.
Теперь его можно было рассмотреть во всех подробностях.
На классический звездолет – из иллюстраций к фантастическим романам или из здешнего космофлота – кусочек летучего рая походил не больше, чем яркая тропическая бабочка на детский самолетик из тетрадного листа. Словно роскошный экзотический парк оторвался от земли и пустился в самостоятельное плавание от звезды к звезде. Овальное сооружение в несколько ярусов из стекла и белого металла казалось хрупким, как помянутая бабочка, и совершенно непонятно, как эта конструкция ухитряется держаться в воздухе. Среди пышных садов – где зеленых, где оранжевых, где желто-багряных – виднелись небольшие беседки, оплетенные лианами и гирляндами разноцветных листьев лестницы соединяли их плавными кривыми, в корме виднелась исполинская чаша, наполовину заполненная прозрачной водой, и в ней, видно было, скользили обнаженные тела, ничем не отличавшиеся от человеческих. Озерца со скульптурами над ними, перепархивавшие меж ветвями то ли яркие птицы, то ли огромные бабочки, небольшой водопад, сверкавший радугой, вычурные мостики, не похожие один на другой, крохотная копия старинного замка на зеленой лужайке, под высоченным деревом, имевшим неуловимое сходство с дубом…
И этот райский уголок опускался на равнину совсем неподалеку – плавно и бесшумно, как сухой лист.
– Видал, какие у них яхточки? – подтолкнул его локтем Мухомор.
– Мать твою, – сказал Кирьянов в совершеннейшем расстройстве чувств. – Да это ж целое поместье…
– А я тебе что говорил? – самодовольно осклабился Миша. – Дерьма не держим, дорогой товарищ! В нашем магазине все самое первосортное. Понял, какая аристократия, бля! Хрен сравнишь с какой-нибудь зачуханной Барвихой. Мне тамошние корешки говорили, что это вот – еще так себе, лодка прогулочная. Есть гораздо почище: у них там ипподромы собственные, озера с яхтами, леса и горы… Летит такое – небо закрывает. Там километрами мерить надо…
– Мать твою, – повторил Кирьянов, все еще тараща глаза самым откровенным образом. – Как ты только ухитрился с ними не то что познакомиться, а еще и в гости пригласить?
– Держись меня, первоходок, – веско сказал Мухомор. – Мишь-шя плохому не научит. Ты одно запомни: человек с головой нигде не пропадет, что на зоне, что в Галактике. Понимаешь, друг мой ситцевый, в Галактике живут не одни только академики, генералы, ученые и прочие интеллигентские чистоплюи при портфелях и галстуках. Тут еще навалом самого простого народа: швейцаров, официантов, мусорщиков, разных там кондукторов и старших проводников мягких вагонов. От того, что они все не земные, а галактические, суть дела не меняется. Есть белая кость, которая престижной работой занята, а есть еще и уйма обслуги, самого что ни на есть простонародья. И простой пацан вроде меня, битый-хаваный жизнью и видавший виды, с ними всегда дотумкается до полного понимания и братства цивилизаций. Дело житейское. Короче, я сначала свел знакомство, когда был в отпуске, с пилотами из обслуги этого вот летающего борделя, а там помаленьку и повыше пролез… Благо, Степаныч, я тебе скажу со всей ответственностью: этот высший свет, что на Земле, что тут, не особенно и отличается от рванины из дешевых забегаловок. Потому что упирается все в одно: отдохнуть поприятнее и потрахаться до посинения. В возможностях только и разница, сечешь? У одного хватает только на стекломой и вокзальных минетчиц, а другой лакает из хрустальных бокалов дорогое пойло да девиц холеных на бархате раскладывает. Такая вот нехитрая философия… Пошли? Ты только не подгадь, душевно тебя прошу. Если сорвется, я на тебя на всю жизнь обижусь. Когда еще выпадет такой случай…
И он решительно зашагал вперед, к подножию упиравшейся нижними белоснежными ступеньками в желтую траву лестницы, на верхней площадке которой, меж двумя высокими статуями (позолоченными? или литыми из чистого золота?) появились две фигуры в белом.
Сначала показалось, что обе они женщины, но потом, когда обитатели заоблачного дворца спустились ниже, Кирьянов рассмотрел, что женщина там только одна, а ее спутник попросту крайне женоподобен – вялый и расхлябанный, томный и смазливый молодой парень с накрашенными сиреневым губами, затейливыми золотыми безделушками на мочках ушей, сверкавшей россыпью самоцветов диадемой в роскошных золотых волосах. Одет он был в некое подобие римской тоги с алым узором по подолу – или как там он называется? – и золотые сандалии.
– Опа, опа… – сквозь зубы прошептал Миша. – Полный и законченный пидор, не ошибешься. Видал балахон? Это я ему в прошлый отпуск про Древний Рим рассказал и матерьяльчики подсунул насчет модных тогдашних фасонов. Он дуб дубом, аристократ хренов, про Рим только и запомнил, что там педерастия была в ба-альшом ходу… Ладно, это, как договаривались, мой фронт работ, куда тебе с непривычки… Ты на его сестренку целься. Есть внутренние возражения?
– Никаких, – вынужден был тихонько признать Кирьянов.
Она была очаровательна – перевитые алмазными нитями золотые волосы, огромные синие глазищи, прямой носик, пухлые губы, застывшие в невероятно капризной улыбке. Коротенькое белое платьице, словно сшитое волшебным образом из снежинок – и каждая снежинка видна, и каждая не похожа на другую, – золотые сандалии, ноги до колен обвиты крест-накрест сверкающей самоцветами тесьмой…
