Многоэтажные башни на берегу Москвы-реки знали по всей России. Они стали новым символом столицы — вместо потускневшего Кремля и превратившегося в рядовой магазин ЦУМа. Гранитная набережная с собственной пристанью, отделанные венецианской штукатуркой подъезды, кафе и рестораны, салоны красоты и супермаркеты, ну и, конечно же, квартиры по две-три сотни метров. Наверное, новой
России нужен был такой символ — помпезный и кичевый, будто толстая золотая цепь на шее в эпоху первичного накопления капитала. И неважно, что большая часть давно купленных квартир стояла пустой, кафе и рестораны были закрыты до лучших времен, а о бетонную пристань били грязные волны.
Человек, теплым летним вечером прогуливающийся по набережной, золотой цепи никогда не носил. У него было хорошее чутье, вполне заменявшее вкус. Он вовремя сменил спортивный костюм «Адидас» китайского пошива на малиновый пиджак, первым отказался от малинового пиджака в пользу костюма от Версаче. Он даже спортом занимался с опережением — забросив теннисную ракетку и перейдя на горные лыжи на месяц раньше всех кремлевских чиновников… даром, что в его годы с удовольствием на горных лыжах можно только стоять.
И жить он предпочитал в особняке в Горках-9, посещая квартиру с окнами на реку только с любовницей.
Впрочем, от постоянной любовницы он тоже собирался отказаться. Все-таки возраст не победит никакая виагра, а супружеская верность начинала входить в моду.
Водитель и охранник стояли достаточно далеко, чтобы не слышать голос хозяина. Впрочем, если ветер и доносил до них обрывки слов — что в этом странного? Почему бы человеку и не поговорить самому с собой на исходе трудового дня, стоя в полном одиночестве над плещущими волнами? Нет более понимающего собеседника, чем ты сам.
— И все-таки я повторяю свое предложение… — сказал человек. — Снова повторяю.
Тускло светили звезды, пробившиеся сквозь городской смог. На другом берегу реки зажигались крошечные окошки лишенных двора многоэтажек. Из красивых фонарей, тянущихся вдоль пристани, горел каждый пятый — и то лишь по прихоти большого человека, вздумавшего прогуляться у реки.
— Снова повторяю, — тихо сказал человек.
О набережную плеснула волна — и с ней пришел ответ:
— Это невозможно. Абсолютно невозможно.
Человек на пристани не удивился голосу из пустоты. Кивнул и спросил:
— А как насчет вампиров?
— Да, это вариант, — согласился невидимый собеседник. — Вампиры могут вас инициировать. Если вас устроит существование нежити… нет, я не буду врать, солнечный свет им неприятен, но не смертелен, да и от ризотто с чесноком отказываться не придется…
— Тогда что? — спросил человек, невольно поднося руку к груди.
— Душа? Необходимость пить кровь?
Пустота тихо засмеялась:
— Всего лишь голод. Вечный голод. И пустота внутри. Вам это не понравится, я уверен.
— Что еще? — спросил человек.
— Оборотни, — почти весело ответил невидимка. — Они тоже способны инициировать человека. Но и оборотни — низшая форма Темных Иных. Большую часть времени все прекрасно… но когда приступ приближается, вы не сможете себя контролировать. Три-четыре ночи в месяц. Иногда меньше, иногда больше.
— Новолуние, — понимающе кивнул человек.
Пустота снова засмеялась:
— Нет. Приступы оборотней не связаны с лунным циклом. Вы будете чувствовать приближение безумия — за десять-двенадцать часов до момента превращения. Но точного графика вам никто не составит.
— Отпадает, — холодно сказал человек. — Я повторяю свою… просьбу. Я хочу стать Иным. Не низшим Иным, которого охватывают приступы животного безумия. Не великим магом, творящим великие дела. Самым обычным, рядовым Иным… как там по вашей классификации? Седьмого уровня?
— Это невозможно, — ответила ночь. — У вас нет способностей Иного. Ни малейших. Можно научить играть на скрипке человека, лишенного музыкального слуха. Можно стать спортсменом, не имея к тому никаких данных. Но Иным вы не станете. Вы просто другой породы. Мне очень жаль.
Человек на набережной засмеялся:
— Не бывает ничего невозможного. Если низшая форма Иных способна инициировать людей — то должен существовать и способ превратиться в мага.
Темнота молчала.
— Кстати, я не говорил, что хочу стать Темным Иным. Я не испытываю никакого желания пить невинную кровь, гоняться в полях за девственницами или с мерзким хихиканьем наводить порчу, — раздраженно сказал человек. — Куда с большим удовольствием я стану совершать добрые дела… в общем — ваши внутренние разборки мне совершенно безразличны!
— Это… — устало сказала ночь.
— Это ваша проблема, — ответил человек. — Я даю вам неделю. После этого я хочу получить ответ на свою просьбу.
— Просьбу? — уточнила ночь.
Человек на набережной улыбнулся:
— Да. Пока я лишь прошу.
Он повернулся и пошел к машине — «Волге», которая вновь войдет в моду примерно через полгода.
Даже если любишь свою работу — последний день отпуска навевает тоску. Еще неделю назад я жарился на чистеньком испанском пляже, вкушал паэлью (если честно — узбекский плов вкуснее), пил в китайском ресторанчике холодную сангрию (и как так получается, что китайцы национальный испанский напиток готовят лучше аборигенов?) и покупал по магазинчикам всякую курортную сувенирную ерунду.
А теперь вновь была летняя Москва — не то чтобы жаркая, но томительно-душная. И последний день отпуска, когда голова отдыхать уже не способна, но работать отказывается наотрез.
Может быть, поэтому звонок Гесера я встретил с радостью.
— Доброе утро, Антон, — не представляясь, начал шеф. — С возвращением. Узнал?
С каких-то пор звонки Гесера я начал чувствовать. Будто менялась трель телефона, обретала требовательный, властный оттенок.
Но говорить шефу об этом я не спешил.
— Узнал, Борис Игнатьевич.
— Один? — спросил Гесер.
Ненужный вопрос. Уверен, что Гесер прекрасно знает, где сейчас Светлана.
— Один. Девочки на даче.
— Хорошее дело, — вздохнул шеф на том конце трубки и в голосе его появились совсем человеческие нотки. — Ольга вот тоже утром в отпуск улетела… половина сотрудников на югах греется… Ты мог бы сейчас подойти в офис?
Ответить я не успел — Гесер бодро сказал:
— Ну и прекрасно! Значит, через сорок минут.
Очень хотелось обозвать Гесера дешевым позером — конечно, положив вначале трубку. Но я промолчал. Во-первых, шеф мог услышать мои слова без всякого телефона. Во-вторых — уж кем-кем, а дешевым позером он не был. Просто предпочитал экономить время. Если я собирался сказать, что буду через сорок минут — к чему терять время и меня выслушивать?
