- Я знал несчастного много лет назад, когда он был милым юношей... начал Бофранк, но грейсфрате перебил его:
- Не Волтцем ли Вейтлем его звали?
- Откуда вам известно?!
Бофранк осекся. Не покойный ли Броньолус в свое время понуждал его к сотрудничеству, говоря: "Мне сообщили, что в юности вы перенесли интересное приключение с неким Волтцем Вейтлем, сыном печатника. Полагаю, сия тайна и должна оставаться тайною, не так ли?" Выходило, что тайна осталась тайною, но не для Баффельта, и вряд ли число посвященных им ограничивалось.
- Я отношусь к вам с уважением и почтением, хире Бофранк, - вкрадчиво произнес грейсфрате, - но можете ли вы представить последствия появления слухов, что означенный упырь - не кто иной, как бывый любовник благородного хире Бофранка? Что будет с вами? Что будет с престарелым родителем вашим? Сердце его не выдержит позора, а нога ваша не ступит более на порог ни одного приличного дома, да и работа в Секуративной Палате будет вами несомненно оставлена... А припомни я еще и ваше неосторожное "Не верую, грейсфрате", сказанное Броньолусу в поселке при большом скоплении народу, некогда довольно безобидное... И ваше бездействие в последний месяц...
Возмущаться изысканной подлостью Баффельта Бофранк не мог, ибо грейсфрате во всем был прав, кроме того, Баффельт нужен был ему более, нежели он сам Баффельту.
Сколько думал Хаиме Бофранк об искуплении вины своей перед Волтцем, но когда представился случай спасти его от гибели, ничего поделать не сумел... Выбеги Бофранк на площадь и кричи о том, что Волтц никогда не был упырем и не пролил ни капли человеческой крови, кто поверит ему?
Поэтому субкомиссар чинно поклонился, сказал:
- Благодарю вас за совет, грейсфрате! - и удалился.
Я верю, что в загробной жизни души благородные, те, которых полет был особенно возвышен, узнают друг друга.
Джироламо Савонарола.
О разрушении мира
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
в которой описаны последнее свидание Волтца Вейтля и страшная его
казнь,
дуэль Бофранка, а такоже свадьба Проктора Жеаля,
завершившаяся весьма трагичным событием
Напрасно Бофранк тревожился о мучениях, которые мог испытать Вейтль на допросе у грейскомиссара Фолькона. Как и полагается, с несчастного пытуемого сорвали одежду и привязали за руки и ноги к специальному станку, после чего Фолькон задал обычные для такого случая вопросы: кто таков допрашиваемый, откуда родом, признает ли себя виновным в свершении преступлений, ему приписываемых. Поскольку это был предварительный допрос в отсутствие служителей миссерихордии, вопросы о дьявольском наущении и прочих подобных вещах не задавались.
Вейтль ничего не скрывал и подробно, медленно, дабы успевал писец, отвечал на все вопросы. Грейскомиссар и сам был доволен, что к пыткам прибегать не пришлось, - все злодеяния Вейтль полностью признал и даже проставил внизу листа собственноручную подпись.
Не возникло нужды в пытках и при допросе Вейтля миссерихордами, коий вел фрате Хауке - да-да, тот самый соратник покойного Броньолуса, что едва не пал однажды жертвою Бофранка на лесной дороге. Здесь Вейтль также признался во всем, что ему предъявили, - в том числе и в дьявольском наущении - и охотно подписал бумаги, осведомившись под конец, какая смерть ему предуготована.
- Раскаяние твое, как вижу, искренне и велико, - ответствовал фрате Хауке, принимая у писца посыпанный мелким песком протокол, - посему и страдать тебе придется незначительно. Все формальности соблюдены, оттого казнь твоя станет скорой, не придется томиться в неведении.
Услыхав эти слова, Вейтль возрадовался.
Бофранк тщетно пытался искать с ним встречи. В башню монастыря Святого Аполлинара, куда заточили Вейтля, субкомиссара не допустили, ибо имели строгий приказ о недопущении упырю встречаться ни с кем, кроме духовных лиц. В ту пору подоспели и условия дуэли, переданные Бофранку через секретаря грейсфрате. Молодой Гонт выбрал в качестве дуэльного оружия шпаги: то ли узнал от кого, что Бофранк после увечья владел шпагою не слишком уверенно, то ли прослышал о выдающихся способностях субкомиссара как стрелка из пистолетов. Как бы то ни было, отступать Бофранк не собирался.
Дуэль была назначена рано утром на пустыре близ железоделательного завода, что извергал из печей своих черный дым и копоть, - в тех местах лишних глаз и ушей обычно не было и помешать дуэли никто не мог. Нужно сказать, что законом дуэли были воспрещены, но не было еще случая, чтобы выжившие участники получали суровое наказание, - по общему сговору и за определенную мзду лекарь заключал, что смерть произошла от несчастного случая, либо сердечного удара, либо паралича мозга, либо иной молниеносной хвори.
В качестве секунданта Бофранк выбрал Альгиуса. Это нарушало правила, ибо худородный толкователь не подходил на сию роль, но происхождение секундантов редко подвергалось проверке. Узнав о дуэли, Альгиус заявил:
- Ежели он вас убьет, я плюну в него, получу вызов и выберу в качестве оружия палки. Тут-то щенок получит свое.
Но Бофранк не был расположен к шуткам. Мысли о Волтце Вейтле, ожидавшем неминуемой смерти, тяготили его, и единственным просветом было воспоминание о словах самого Вейтля, который "часто думал о смерти, мечтал о ней, как мечтает о первом свидании юная девушка". Провести остаток дней в образе красноглазого чудовища, то ли зверя, то ли человека, - убоишься не смерти жизни!
Подобное оправдание если не успокаивало Бофранка, то притупляло чувство вины и досады. Потому с холодным сердцем выбрал он из трех имевшихся шпаг лучшую, проверил балансировку, приладил ее к перчатке и попросил Альгиуса взять другую, дабы стать на время его противником. Толкователь согласился, после чего оба вышли во двор и, к радости ребятишек, затеяли учебный бой.
Приемы, коими владел Альгиус, явно не относились к высокому искусству фехтования, однако ж толкователь и не занимался никогда у фехтмастера подобно тому, как делал это в юношеские годы Бофранк. Соответственно и держал Альгиус шпагу, словно палку, но ухитрился тем не менее однажды обезоружить субкомиссара, а в другой раз нанести ему чувствительный укол в печенку. После этого Бофранк решил, что с него хватит, ибо Альгиус явно не различал, где заканчивался бой учебный и начинался настоящий, а погибнуть от руки собственного секунданта субкомиссар никак не желал.
С утра встретились у железоделательного завода. Экипаж Гонта стоял под вязами, с которых уж совсем опала листва; пожухлая трава хрустела под ногами, чуть побитая ночным морозом.
- Не люблю осени, ибо она суть пора умирания, - заметил Альгиус.
