И домедлился.
Дарновский, гнида, облапил Марию, стал на ней платье расстегивать, а она стоит, руки опустила, не возражает.
Дальше Сергей смотреть не смог. Режим вспенил ему кровь, сорвал с места и десять, а может и пять секунд спустя Дронов был уже в доме напротив, возле кожаной двери. В руке держал маленькую сумочку на петле (называется – барсетка). В сумочке пистолет. Не бежать же было через двор с волыной наперевес.
Звонил-звонил, стучал-стучал – не открыли. Ему показалось, что он целую вечность жал на кнопку и молотил по косяку, но это из-за Метронома.
Надоело. Отскочил, двинул по двери ногой. Хороший получился удар: створка влетела внутрь, петли вывернуло с мясом.
Навстречу гнойный подонок, по пояс голый. Глаза выпучены, губа отвисла.
А за его спиной, в комнате, стояла Мария, в чем мать родила – точь-в-точь такая, как снилась Дронову по ночам. Тварь!
Роберта этого щуплого он просто толкнул, так что тот подлетел в воздух и плюхнулся на скатерть, а потом вместе со столом завалился на пол.
Под ногами у Сергея тоже стукнуло, железом. Ремень барсетки оборвался. Хрен с ней.
Мария нагнулась, подняла и натянула платье. Это ранило больше всего. Значит, от очкастого не прикрывалась, а тут застеснялась!
– Ты… с ним? – глупо, бестолково забормотал Сергей. – Ты к нему… почему?
Она смотрела своими глазищами, в которых не было ни страха, ни вины. И, само собой, молчала – немая же.
Тогда он спросил про главное:
– Ты этого, да? Любишь?
Мария кивнула, взгляда не отвела.
Дронов чуть не всхлипнул. Хотя почему «чуть» – всхлипнул, да еще как.
– А… а меня?
И снова она кивнула. Между прочим, смотрела на него ласково, хорошо смотрела. Как в те времена. Сергей перестал вообще что-либо понимать.
– Любишь меня? – переспросил он.
Кивнула в третий раз, да еще подошла и погладила по щеке, по подбородку – Дронова дернуло, как током.
Сзади раздался шорох. Сергей растерянно оглянулся. Это подонок очухался. Уставился Дронову в глаза, ощерил зубы.
«Хорошо что у меня сумка с пистолетом упала, – подумал Сергей, – а то натворил бы я дел. Любит! Она меня любит!»
Он осторожно взял ее за плечи, посмотрел в глаза и убедился: любит, без вопросов.
«Токо-так» стихло. И вообще тихо стало, всё вокруг успокоилось.
Дарновский на четвереньках полз к двери, его шатало из стороны в сторону. Пускай уматывает, его счастье.
– Я… я без тебя… я с ума сошел… – дрожащим голосом проговорил Сергей. – В натуре сдвинулся.
Щелкнул металл.
Сергей обернулся и увидел, что очкастый гнойник сидит на полу прихожей, в руке у него ПМ. Откуда узнал, что в барсетке оружие – непонятно, но по перекошенной роже было ясно: сейчас выстрелит. Дронов на его месте и сам бы выстрелил.
Скорей в Режим, пронеслось в голове. Рука дернулась к лацкану, где иголка.
– Я тебе дам иголку, – прошипел пижон Роберт. Снял пушку с предохранителя, дослал патрон. Крикнул Марии, назвав ее другим именем. – Анна, отойди!
Про иголку-то он откуда? Ведь ни одна живая душа, даже Сэнсэй не знал!
Всё, кранты, понял Дронов и шагнул в сторону, чтобы пуля, пройдя насквозь, не зацепила Марию.
Подонок тоже на нее глянул. И что-то с ним произошло. Заморгал, задвигал бровями. Рука с пистолетом малость опустилась.
Не стал Сергей ждать – другого шанса не будет. Был он хоть и не в Режиме, но все равно спортсмен, сколько лет по шесть-семь часов в день реакцию-координацию отрабатывал. Прыгнул вперед – и ногой по дулу.
Пистолет стукнулся об стену. Шандарахнул выстрел – в ушах заложило. Но Дронов не поглядел, куда попала пуля, вцепился врагу в шею.
Пижон его, надо сказать, удивил. Хоть и хлюпик, а одной рукой рванул Сергею губу, зубами потянулся к горлу, сам сипит: «Моя! Моя!»
– Моя! – зарычал и Дронов. Врезал справа, слева, но очкарик не отлип – тоже осатанел.
Выход был один – иголка. Сергей ее уж и выдернул, но Дарновский вынул руку у него изо рта, схватил за кисть – не давал уколоться.
Над ними белой лебедью металась Мария. Выкрикивала что-то бессвязное, по-птичьи. То ли ужасалась, то ли сердилась.
Потом как размахнется ногой, как врежет поганому Роберту по уху, чтоб не рвал Сергею зубами горло. Дронов повернул к ней голову, просиял улыбкой – и тоже получил ногой, только по затылку.
Дзынь!
Зазвенело оконное стекло, в нем появилась круглая дырка, от нее лучиками разбежались трещины. Что-то глухо чмокнуло в стену, отлетело на пол, закрутилось. Патрон не патрон, трубка не трубка – небольшая продолговатая штуковина, из которой повалил прозрачный дым.
Попялился Дронов на этакое диво секунд несколько – глаза закатились под лоб, а сам он упал навзничь. Отрубился.
Сколько пролежал так, неизвестно. А когда заморгал, пришел в чувство, первый кого увидел – гнойного подонка. Тот сидел, привалясь к стенке, и тоже хлопал глазами.
Марии же не было. Исчезла.
Покачнувшись, Дронов встал. Заглянул на кухню, в санузел. Нет, нигде нет!
– Куда ты ее дел? – спросил он у подлого Роберта, с трудом ворочая языком. – Где она?
Тот, тоже с трудом, выдавил:
– Не знаю…
И еще пропал пистолет. Пулевое отверстие в потолке осталось, а самого оружия на полу не было.
– Козлы мы с тобой, – вздохнул басмановский бугай. – Вцепились друг дружке в глотку. Вот она и сбежала. Только зачем пушку взяла?
– Это ты козел безмозглый! – Роберт втянул воздух полной грудью, отчего снова закружилась голова. – Через окошко по-твоему птичка влетела? Сладкий сон навеяла?
– Чего? – вылупился на него громила. В глазах читалось: «Какая птичка? Говори по-людски, гад».
– Того! Похитили Анну!
– В смысле, Марию? Кто?!
– Откуда я знаю. Тот или те, кто за нами следил.
Дарновский подбежал к простреленному окну.
– Это я за вами следил, – сказал бандит Дронов, не врубаясь. – Но я-то тут был. Кто ж тогда?
Роберт с ненавистью посмотрел на питекантропа, погубившего его счастье. Услышал неожиданное: «Это Он. Потому что десятое мая. Он дал, Он и взял. И с Метрономом так будет. Десятого мая дал, десятого мая и заберет. Может, через год, а может, через десять».
Про загадочный Метроном, на который Дронов уповал как на источник силы, Роберт уже знал – подслушал во время драки. «Метроном» включался при помощи какой-то иголки, ею спортсмен хотел уколоть себя в палец. Всё это было очень интересно, при других обстоятельствах Дарновский обязательно покопался бы у инфузории в мозгах, разобрался бы что к чему. Но сейчас имело значение лишь одно – Анна, всё прочее было неважно.
