Ознакомительная версия.
И домедлился.
Дарновский, гнида, облапил Марию, стал на ней платье расстегивать, а она стоит, руки опустила, не возражает.
Дальше Сергей смотреть не смог. Режим вспенил ему кровь, сорвал с места и десять, а может и пять секунд спустя Дронов был уже в доме напротив, возле кожаной двери. В руке держал маленькую сумочку на петле (называется — барсетка). В сумочке пистолет. Не бежать же было через двор с волыной наперевес.
Звонил-звонил, стучал-стучал — не открыли. Ему показалось, что он целую вечность жал на кнопку и молотил по косяку, но это из-за Метронома.
Надоело. Отскочил, двинул по двери ногой. Хороший получился удар: створка влетела внутрь, петли вывернуло с мясом.
Навстречу гнойный подонок, по пояс голый. Глаза выпучены, губа отвисла.
А за его спиной, в комнате, стояла Мария, в чем мать родила — точь-в-точь такая, как снилась Дронову по ночам. Тварь!
Роберта этого щуплого он просто толкнул, так что тот подлетел в воздух и плюхнулся на скатерть, а потом вместе со столом завалился на пол.
Под ногами у Сергея тоже стукнуло, железом. Ремень барсетки оборвался. Хрен с ней.
Мария нагнулась, подняла и натянула платье. Это ранило больше всего. Значит, от очкастого не прикрывалась, а тут застеснялась!
— Ты… с ним? — глупо, бестолково забормотал Сергей. — Ты к нему… почему?
Она смотрела своими глазищами, в которых не было ни страха, ни вины. И, само собой, молчала — немая же.
Тогда он спросил про главное:
— Ты этого, да? Любишь?
Мария кивнула, взгляда не отвела.
Дронов чуть не всхлипнул. Хотя почему «чуть» — всхлипнул, да еще как.
— А… а меня?
И снова она кивнула. Между прочим, смотрела на него ласково, хорошо смотрела. Как в те времена. Сергей перестал вообще что-либо понимать.
— Любишь меня? — переспросил он.
Кивнула в третий раз, да еще подошла и погладила по щеке, по подбородку — Дронова дернуло, как током.
Сзади раздался шорох. Сергей растерянно оглянулся. Это подонок очухался. Уставился Дронову в глаза, ощерил зубы.
«Хорошо что у меня сумка с пистолетом упала, — подумал Сергей, — а то натворил бы я дел. Любит! Она меня любит!»
Он осторожно взял ее за плечи, посмотрел в глаза и убедился: любит, без вопросов.
«Токо-так» стихло. И вообще тихо стало, всё вокруг успокоилось.
Дарновский на четвереньках полз к двери, его шатало из стороны в сторону. Пускай уматывает, его счастье.
— Я… я без тебя… я с ума сошел… — дрожащим голосом проговорил Сергей. — В натуре сдвинулся.
Щелкнул металл.
Сергей обернулся и увидел, что очкастый гнойник сидит на полу прихожей, в руке у него ПМ. Откуда узнал, что в барсетке оружие — непонятно, но по перекошенной роже было ясно: сейчас выстрелит. Дронов на его месте и сам бы выстрелил.
Скорей в Режим, пронеслось в голове. Рука дернулась к лацкану, где иголка.
— Я тебе дам иголку, — прошипел пижон Роберт. Снял пушку с предохранителя, дослал патрон. Крикнул Марии, назвав ее другим именем. — Анна, отойди!
Про иголку-то он откуда? Ведь ни одна живая душа, даже Сэнсэй не знал!
Всё, кранты, понял Дронов и шагнул в сторону, чтобы пуля, пройдя насквозь, не зацепила Марию.
Подонок тоже на нее глянул. И что-то с ним произошло. Заморгал, задвигал бровями. Рука с пистолетом малость опустилась.
Не стал Сергей ждать — другого шанса не будет. Был он хоть и не в Режиме, но все равно спортсмен, сколько лет по шесть-семь часов в день реакцию-координацию отрабатывал. Прыгнул вперед — и ногой по дулу.
Пистолет стукнулся об стену. Шандарахнул выстрел — в ушах заложило. Но Дронов не поглядел, куда попала пуля, вцепился врагу в шею.
Пижон его, надо сказать, удивил. Хоть и хлюпик, а одной рукой рванул Сергею губу, зубами потянулся к горлу, сам сипит: «Моя! Моя!»
— Моя! — зарычал и Дронов. Врезал справа, слева, но очкарик не отлип — тоже осатанел.
Выход был один — иголка. Сергей ее уж и выдернул, но Дарновский вынул руку у него изо рта, схватил за кисть — не давал уколоться.
Над ними белой лебедью металась Мария. Выкрикивала что-то бессвязное, по-птичьи. То ли ужасалась, то ли сердилась.
Потом как размахнется ногой, как врежет поганому Роберту по уху, чтоб не рвал Сергею зубами горло. Дронов повернул к ней голову, просиял улыбкой — и тоже получил ногой, только по затылку.
Дзынь!
Зазвенело оконное стекло, в нем появилась круглая дырка, от нее лучиками разбежались трещины. Что-то глухо чмокнуло в стену, отлетело на пол, закрутилось. Патрон не патрон, трубка не трубка — небольшая продолговатая штуковина, из которой повалил прозрачный дым.
Попялился Дронов на этакое диво секунд несколько — глаза закатились под лоб, а сам он упал навзничь. Отрубился.
Сколько пролежал так, неизвестно. А когда заморгал, пришел в чувство, первый кого увидел — гнойного подонка. Тот сидел, привалясь к стенке, и тоже хлопал глазами.
Марии же не было. Исчезла.
Покачнувшись, Дронов встал. Заглянул на кухню, в санузел. Нет, нигде нет!
— Куда ты ее дел? — спросил он у подлого Роберта, с трудом ворочая языком. — Где она?
Тот, тоже с трудом, выдавил:
— Не знаю…
И еще пропал пистолет. Пулевое отверстие в потолке осталось, а самого оружия на полу не было.
— Козлы мы с тобой, — вздохнул басмановский бугай. — Вцепились друг дружке в глотку. Вот она и сбежала. Только зачем пушку взяла?
— Это ты козел безмозглый! — Роберт втянул воздух полной грудью, отчего снова закружилась голова. — Через окошко по-твоему птичка влетела? Сладкий сон навеяла?
— Чего? — вылупился на него громила. В глазах читалось: «Какая птичка? Говори по-людски, гад».
— Того! Похитили Анну!
— В смысле, Марию? Кто?!
— Откуда я знаю. Тот или те, кто за нами следил.
Дарновский подбежал к простреленному окну.
— Это я за вами следил, — сказал бандит Дронов, не врубаясь. — Но я-то тут был. Кто ж тогда?
Роберт с ненавистью посмотрел на питекантропа, погубившего его счастье. Услышал неожиданное: «Это Он. Потому что десятое мая. Он дал, Он и взял. И с Метрономом так будет. Десятого мая дал, десятого мая и заберет. Может, через год, а может, через десять».
Про загадочный Метроном, на который Дронов уповал как на источник силы, Роберт уже знал — подслушал во время драки. «Метроном» включался при помощи какой-то иголки, ею спортсмен хотел уколоть себя в палец. Всё это было очень интересно, при других обстоятельствах Дарновский обязательно покопался бы у инфузории в мозгах, разобрался бы что к чему. Но сейчас имело значение лишь одно — Анна, всё прочее было неважно.
Ознакомительная версия.
