Шушмаков изредка посматривал вверх: нет ли патрульных вертолетов, и тут же лихо обгонял редкие машины, в большинстве — тяжелые грузовики.
Почему-то быстро темнело небо. Елена удивленно поднесла к глазам часы. Шушмаков перехватил ее взгляд, недобро оскалился и кивнул за окно. Справа быстро наползала, подминая под себя горизонт, темно-синяя туча. В глубине темного месива сверкали молнии. Туча катила быстро, тяжелая, страшная своей беззвучностью.
— Успеем доехать? — спросила она.
— Вряд ли… Здесь близко, но не успеем.
Впереди по шоссе стремительно зарябило, будто с самолета врезали из пулеметов; по асфальту сразу понеслись потоки. «Дворники» бегали по ветровому стеклу, но воду сбрасывать не успевали.
Шушмаков снизил скорость до предела; ехал медленно: оба всматривались в стену воды перед машиной. Он зажег фары, но тьма продолжала сгущаться. Машина влетела в лавину дождя, крыша загрохотала, о стекло ударялись фонтаны, вода отпрыгивала от асфальта выше мотора.
Туча над головой страшно треснула, будто твердое небо разломилось. Прямо перед машиной вспыхнул едкий свет, похожий на блеск электросварки. На миг ослепленные глаза уткнулись в зеленовато-серую стену воды, тут же на крышу словно обрушилась железная балка и раздался удар — страшный, уничтожающий.
Шушмаков раскрывал и закрывал рот, но Елена слышала только сотрясающие удары и непрерывный мощный шум падающей воды.
Машина ползла сквозь смесь воды, грохота и удушающего блеска и росчерков молний, мимо замерших на дороге легковушек и грузовиков. Горели фары. Раскаты грома уже воспринимались как тупые удары по голове. Небо гремело, шипело, грохотало, ломалось, рассыпалось на куски.
Шушмаков осторожно отстранил прижавшуюся к нему женщину. Елена дрожала от холода и беспомощности, ощутив себя песчинкой, где и железная коробка машины — не защита… Вода залила асфальт, и Шушмаков осторожно вырулил к обочине. Свет фар пробивался сквозь падающую воду всего на пару шагов; тут легко угодить в кювет или в какую-нибудь яму. Рядом с колесами, переполнив кювет, мчалась бурая вода, несла ветки, щепки, сор.
Подавленная и уничтоженная, обхватив себя за плечи, Елена вжалась в сиденье. Шушмаков сидел деловито, не делая попыток успокоить или согреть ее. В городе сидишь в надежной каменной коробке, сверху — этажи, квартиры, снизу — то же самое, напротив — такой же каменный дом, всюду асфальт, камень… И грохота нет: телевизор, магнитофон, проигрыватель, приемник всегда что-нибудь да работает. А здесь ужас! Машина — жестянка, кажется, пронесется вихрь, и перевернет ее.
Вдруг быстро посветлело; еще мгновение — и стена падающей воды разом исчезла. На востоке уже во всю мощь горело ярко-синее небо, а туча, сжавшись и побледнев, бегом уходила на запад. Елене показалось, что гроза длилась по крайней мере час, но, взглянув на часы, поразилась, что прошло всего четыре минуты. Четыре минуты!
Шушмаков вырулил на дорогу. На этот раз вел машину осторожнее, медленнее. Чисто вымытое шоссе сияло, как зеркало, но теперь часто темнели выбоины, которых перед дождем не было. Шушмаков открыл боковые окна. Ворвался воздух, чистый и ясный, ароматный, пить бы его, как пили доброе сказочное вино, возвращающее молодость.
Шушмаков кивнул туда, где вода в кювете неслась чуть ли не с той же быстротой, как и машина, все еще выплескиваясь на асфальт:
— Матушка-природа намекнула нам, неразумным, на свою мощь… Напомнила!
— Безобразие какое! — ответила Елена. Она ежилась, поджимала ноги. Хорошо хоть в машине… Ракеты запускаем, спутники, а с климатом совладать не можем! Чтобы таких безобразий не было!
Шушмаков покосился, впервые сказал усмешливо:
— Это вы верно сказали: ракеты запускаем, атомные электростанции вовсю пашут, а вот климат — эх! Погоду не можем даже угадывать, не то что корректировать… А она с нашей цивилизацией что хочет, то и вытворяет. Дождик не умеем ни вызвать, ни предотвратить. А что говорить о вулканах, цунами, тайфунах… Едва прогнозировать учимся…
Она удивленно и с неодобрением вскинула брови, сказала холодновато:
— Вы словно бы рады этому…
— Может, и рад… Хорошо, что не умеем, а то бы натворили! Вообще бы зарезали. А так природа еще постоит за себя. Только вот не понимаем ее предостережений…
— Этот ливень — предостережение?
— А как же! Нам поучительный урок!
Шоссе медленно и с наслаждением выгибало блестящую спину, словно потягивалось, и когда машина выпрыгнула на вершину, вдали показались высокие рыжие здания, закругленные купола доменных печей.
Елена взглянула на часы. Ехали почти час: от города, далековато.
Со стороны завода в их сторону низко над землей двигалось огромное бурое облако. Оно быстро разрасталось в размерах, и Шушмаков поспешно закрыл окна.
— Что случилось? — не поняла Елена.
— Кислородная продувка… Самая стандартная продувка стали кислородом, но без газоочистки. Завод автоматизирован полностью, считается, что пыль здесь никому не вредит.
Облако приближалось, принимало угрожающие размеры. Неприродное, даже противоестественное ощущалось в его плотных формах, жутком цвете. Вынырнуло солнце, и облако осветилось железным цветом: недобрым, тяжелым.
— Пылинки из труб, — объяснил Шушмаков, — микроскопические. Ветер несет их куда захочет. И когда он прет на город, то окна лучше не открывать. Да что окна! Они через плотно закрытые форточки проникают в комнату!.. Сколько раз бывал здесь, запрещал продувку! Ходил вкупе с представителями заводского комитета, с милицией даже. Не слушают! Глухие, как природа. Не знаю, самому уходить или подождать, пока выставят?
— А что, могут?
Шушмаков повернул руль, машина ухнула с шоссе на дорогу к заводу.
— А вы думаете? Если бы придирался по санитарии к директору пивной точки — другое дело! Всякий поддержит. А директора крупного металлургического завода только тронь! По всем инстанциям затаскают. На втык, на ковер, а потом еще и выгонят, если станешь артачиться по-прежнему.
Они уже приближались к заводу. Шушмаков не глядя ткнул пальцем в левое окно:
— Какие трубы? По закону и по проекту должны быть?
Елена ответила послушно:
— Стометровыми, я помню.
— Вот-вот!
— А здесь? — поинтересовалась она вяло.
— Ха, похожи они на стометровые?
Он спрашивал требовательно, и Елена послушно измерила их взглядом.
— Метров тридцать пять, наверное, — в голосе ее была неуверенность.
— Двадцать метров, — поправил Шушмаков горько. — Всего лишь двадцать!
