— Я люблю Вас, — произнесла женщина упрямо и неожиданно для самой себя, поднявшись на цыпочки, коснулась губами его губ, обхватив точеное, прекрасное лицо, внезапно заледеневшими руками.
Словно ударили поддых, словно содрогнулась земля, словно взрывом разметало его спокойствие и уверенность в собственных силах.
Поцелуй…, прикосновенье губ, жар дыхания, обещание страсти…. Как хотелось ответить, как было невмочь. Горечью, жгучим ядом рвалось изнутри — то ли желчь, то ли боль, то ли жидкий огонь, напомнив, одним мигом отрезвив, заставив отпрянуть на последних каплях самоконтроля.
Стоя в дверях, он смотрел на удивленное, недоуменное ее лицо. В эти полные влаги зеленые глаза. И было дурно, было плохо, физически плохо, как тогда, когда воины Эрмэ, не стесняясь, не сдерживая силы, били, выбивая дыхание из плоти, гордость из духа и желание жить.
Горели, словно ошпаренные, губы. Горело лицо. Схватившись за горло, Аретт пытался ухватить хоть каплю воздуха, что б восстановить дыхание.
Мир вертелся и плыл перед глазами. Вспомнилось, накрыв черным облаком дурмана, голос Императора, полный нескрываемого торжества, куража и власти: «Мой! Мой и больше ничей! Навсегда!!!
Навсегда…. Самое страшное слово, отнимающее надежду. Страшнее голоса Императора, страшнее его взгляда, страшнее всего, что в жизни происходило и еще могло произойти.
За этим словом стояла безнадежность и глухая, беспросветная тоска.
Прежде чем ухватить глоток воздуха, прежде чем выдохнуть проклятие он успел увидеть растерянный взгляд Фориэ Арима.
— Ты с ума сошла, женщина, — вымолвил глухо, приходя в себя. — Смерти моей хочешь?
— Что с тобой?
— Ничего….
А и впрямь ничего. Отожгло так же, как и нахлынуло, в одно мгновение. Лишь саднило горло и губы, да голос нес в себе странную хрипотцу.
Усмехнувшись, Да-Деган посмотрел на соблазнительницу сверху вниз.
— Хорош герой-любовник? — спросил глухо. — Чуть в обморок не падает от поцелуя. Смешно. Ты смейся, Фориэ, смейся.
Смейся…. Самому только не смешно — страшно. Страшнее чем улыбаться Императору, страшнее, чем нападать на безмятежные планеты, чем пиратствовать и пресмыкаться.
И уж совсем невозможным кажется этот взгляд Фориэ, и грустный и нежный. Хотя, кто знает, может и он рад ошибиться, читая нежность в глазах, полных… презрения?
— Аретт, — тихий шепот, звук голоса, от которого запершило в горле, защипало в глазах.
Она стояла рядом, и казалось, позволь он, и в миг очутится в ее теплых объятьях, что обрушит на него свое сочувствие, словно ливень.
— Прости, — прошептала Фориэ внезапно. — Я — дура. Я должна была понять, что ты не шутишь. И не могла понять, что это не игра.
— Но это не игра, — отозвался Да-Деган. — Теперь ты это знаешь.
Он сжал ладони в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, словно желая отогнать наваждение. Эта женщина ему нравилась. Слишком нравилась. Эти зеленые глаза, фарфоровая кожа, чуть растрепавшиеся пряди. Эти губы….. Он хотел бы узнать их вкус. Настоящий вкус, но…
— Ты мне нравишься, Фориэ, — проговорил Да-Деган тихо. — Очень нравишься. Я не буду лукавить, говоря, что влюблен и люблю. Я не буду обманывать, ведь ты не заслужила обмана. Я не могу сказать, что равнодушен к тебе. Нет! Ты волнуешь меня, ты желанна, только толку от моих желаний! Если можешь, прости меня, что не оттолкнул тебя сразу, пока было не поздно. Пока…..
— Аретт, — тихий шепот в тиши, рука, поймавшая его руку, эта маленькая надежная ладошка, сжавшая его пальцы. Волна жара, захлестнувшего сердце. — Не надо. Ничего не говори…. И, это ты прости меня…И если можешь, останься другом….
Если можешь….
Он только кивнул, не отводя взгляда от зеленого омута ее глаз. Усмехнулся своей особенной, сожалеющей ухмылкой, пытаясь спрятать в глазах мерцание близких слез и внезапно отвернулся, закусив нижнюю губу.
Ночь. Вечная ночь.
Ливень за стенами, темнота, сполохи далеких молний.
А в доме тишина. Только слышно как постукивают в соседней комнате часы, измеряя секунды. И слышно легкое дыхание женщины, нашедшей успокоение в объятьях сна.
Уснула. Она уснула. А он… так и не смог. Так и бродит по комнатам, словно тень, пугая призраков. Не спится. Заснул было в кресле на несколько минут, глядя на пляски огня в камине, и тут же, словно кто ударил под бок. И хоть пытался после этого вернуться в царство грез — оно не приняло, не пустило назад.
Вместо сна — неясная тревога, странный обжигающий страх. Не заледеневает душа, горит и мечется. Горит и мечется он сам, тревожа неясные звуки и тени.
Кажется, что в тихой темноте незримо присутствует Нечто. Как предупреждение, как перст Судьбы, как знак, посланный ею. Найти бы, да разгадать!
А вместо поисков — бесцельные блуждания. Из кабинета в гостиную, из гостиной в библиотеку…. И так раз за разом. Словно и на самом деле возможно что-то найти….
Задержавшись у высокого окна, Да-Деган посмотрел на сад, дрожавший под ударами долгого сильного ливня, на рябь воды в темных ночных прудах.
Под каплями дождя оживали лица и фигуры статуй. Казалось — сорвутся с постаментов, сбегут при следующем же ударе грома, пока он щурится от яркой вспышки молнии, исчезнут, словно и не бывало, и что увидит он тот голый двор, с, проросшей меж расколотыми плитами, травой, полными зловонной ряски, прудами. И что все это великолепие, только ложь, только морок.
Вздохнув, Да-Деган посмотрел на свет в окнах Рейнара. Усмехнувшись, передернул плечами. Не спал мальчишка, ночь превратив в день, но пойти к нему было столь же немыслимо, как босиком пробежаться по лужам. Знал, не один сумерничает бесенок. Не хотел мешать, быть лишним.
Но все сильнее грызло одиночество. Все сильнее рвалась на волю душа.
Закусив губу, Да-Деган отвернулся от окна и невольно вздрогнул.
Давно должен был привыкнуть к бесшумности шага воина, но обычно предупреждало чутье. А тут, вот он, в двух шагах за спиной, стоит в тени, и сам словно тень — невысокий, темноволосый, будто сын самой ночи.
— Мир тебе, — прошелестел голос, сбрасывая маски, словно светом наполняя дом. Таганага! Давно, однако ж не виделись.
— Мир тебе, Таганага, — отозвался невесело. — По что пришел? Напоминать об уговоре? Так помню я, помню.
— Я о другом, — отозвался воин внезапно. Сверкнул в темноте янтарь бедовых глаз.
И снова усмешка тронула губы. Сколько считал воина злейшим своим врагом? Сколько раз смотрел в эти янтарные глаза, не видя ни искорок симпатии, ни невольного уважения. Да и кто другой мог поддаться бы на уговоры Шеби? Кто мог позволить бежать с Эрмэ? Не одному бежать…. А ведь тогда для него и это осталось тайной. Глупый, и он еще удивлялся, что увидев живым, не выдал его воин Императору и Локите, не предал смерти.
