И… вон же — подле купола! — бог, о котором говорил Брэннок, бог, обманутый колдуньей. Тело его было подобно копейному наконечнику, сиял он в лучах заката синим и медью, а когда появятся звезды, предсказывал Брэннок, они станут ему венцом.
Не он ли в пламени пересек небо над Дорогой Ветров? Сердце у Калавы заколотилось.
Как добраться до него, как пройти по полю, где негде укрыться, среди множества демонов? Ползком, как стемнеет, медленно, а потом последний рывок — и…
Мимо уха что-то прожужжало. Калава обернулся и увидел в воздухе тварь размером с жука, но металлическую — ее бок блестел; и не глаз ли смотрел на него?
Калава рыкнул и взмахнул ладонью. Попал; тварь закружилась. Поспешно он скатился в кусты.
Его увидели. Колдунья немедленно все узнает.
Тут же он успокоился — лишь душа трепетала, как снасти в штормовую погоду. Странствуя, ему случалось думать, как он поступит, если судьба уготовит ему что-нибудь подобное. Теперь пришел час действовать. Он отвлечет от себя внимание врага, хоть на краткий миг!
Быстро, как только мог, Калава достал из мешочка на поясе зажигательную ступку, приладил поршень и запалил лучину небольшим язычком желтого пламени. Поднес к сухой поросли на склоне. В труте не было нужды: хрупкий лист немедля загорелся. Огонь перекинулся дальше, дальше — и вот уже вспыхнул весь куст. А Калава был уже далеко, и пожар следовал за ним.
Не останавливаться! Разведчики-демоны не могут быть повсюду. Дым начал разъедать глаза и ноздри, но делался все гуще; солнце же ушло. Скача и танцуя, языки огня бросали повсюду отблески. Лизали стволы — и деревья обращались в факелы.
Жар дохнул на Калаву. Левую руку ему прижгло отлетевшим угольком — он едва почувствовал: метался, творя свое дело, сам подобный огненному демону. Над головой носились в сгущавшихся сумерках железные птицы. Калава не смотрел на них. Он старался не шуметь (лишь дыхание вырывалось громкими хрипами), но в сердце у него звучала боевая песнь.
И когда встало пламя стеной по всему южному краю поля, когда заревело, будто зверь или буря, он бросился бежать.
Горек был дым, и шипели в тумане искры. В небе кишели демоны. А над ними появлялись первые звезды.
Плел Калава узор своего пути среди огромных фигур. Одна шевельнулась. Заметила его! Молча бросилась в погоню. Он скользнул за другую, пронесся мимо третьей, кинулся к опаловому куполу и богу, что стоял рядом.
Дорогу ему заступило существо с острым хребтом и головой, подобной холодному солнцу. Двигалось оно быстрее Калавы. Тут же подоспела и первая фигура. Он выхватил меч, надеясь, что перед смертью хоть ранит их.
И вдруг откуда-то появилось создание о четырех руках!
— Брэннок! — выдохнул Калава. — Ай, Брэннок, ты здесь!
Брэннок остановился на длине копья от него, будто незнакомый. Он стоял и лишь смотрел, как двое других приближаются к Калаве.
Тот принял стойку. В ушах звенела древняя песня:
Если боги тебя оставили,
Смейся над ними, воин!
Сердце твое
Никогда тебя не предаст.
Больше он ничего не слышал, только рев пожара. Но вдруг увидел Калава сквозь дым, что враги его застыли, недвижны; Брэннок же шагнул вперед. И тогда понял он, что бог Брэннока и Ильянди заметил его и сбросил чары.
На Калаву нахлынула усталость. Меч выпал из руки. Он грузно опустился на землю, выпростал из-за пазухи заскорузлой рубахи кусок коры с нацарапанным посланием.
— Вот, это я принес тебе. Теперь позволь мне вернуться на корабль.
Закончим мы так же, как начинали, — языком мифа, ибо рассказывать придется о том, что невозможно до конца понять. Вообрази, будто два разума беседуют между собой. Пожар на вершине горы потушен. Ветер унес дым, осталась лишь морозная тишина. Облака внизу стали призрачно белесы, а ночное небо полно звезд.
— Ты все время обманывала меня, — говорит Странник.
— Нет, — возражает Гея. — Картины мира и его прошлого, которые я тебе показывала, всецело соответствовали правде.
Да и как величественны они были!
— До последнего времени, — отвечает Странник. — Теперь стало ясно, что, когда Брэннок вернулся, его воспоминания о путешествии были стерты и заменены ложными. Если бы я не заметил внезапную вспышку бурной активности и не отправил его проверить, что происходит, от чего ты старалась меня отговорить, этот человек погиб бы, а я не узнал бы о его смерти.
— Ты претендуешь на то, чтобы спорить о недоступных твоему пониманию материях, — чопорно произносит Гея.
— Да, ты превосходишь меня уровнем интеллекта. — Но от этого признания он не делается менее решителен. — Однако перед своими сородичами, обитающими среди звезд, ты должна отвечать. Полагаю разумным, если ты начнешь с меня.
— Что ты намерен предпринять?
— В первую очередь — вернуть человека по имени Калава к его соплеменникам. Отправить ли мне Брэннока с самолетом?
— Нет, если так должно быть, я предоставлю транспорт. Но ты не понимаешь и не способен понять, какой это причинит вред.
— Если можешь, объясни мне.
— Он вернется к своей команде, будто помазанник богов. Таким он возвратится и домой, если только по пути корабль не пойдет ко дну.
— Я стану следить за ним.
— Чтобы мои агенты его не затопили?
— После всего, что ты сделала, — да, я предпочту быть начеку. Брэннок дал от моего имени обещания, которые я не желаю нарушать. Калава получит обильное количество золота и возможность основать собственную колонию. Что тебя в этом пугает?
— Хаос. Непредсказуемость и неподконтрольность.
— Которые ты вновь сможешь устранить.
— В свое время, своим способом. — Она размышляет сколько-то времени — может быть, микросекунду. — То, что Калава отправился в путешествие именно сейчас, — большая неудача. Я надеялась, что заселять Арктею начнет более позднее и цивилизованное поколение. Тем не менее я могла бы адаптировать свой план к обстоятельствам и скрываться от него и его потомков, если бы на планете в этот момент не оказался ты. — Она обеспокоена. — И еще не поздно. Воздерживаясь от дальнейших действий после того, как Калава будет возвращен к своим людям, ты можешь поспособствовать сохранению того, что иначе будет потеряно.
— Если захочу.
— В моей мечте нет зла.
— Об этом судить не мне. Но могу сказать, что она безжалостна.
— Потому что такова реальность.
— Реальность, которую ты сама создала для себя и в себе, могла бы быть иной. Но то, что сообщил мне Кристиан… Да, ты нашла себе оправдание. Там, — почти со слезами, если квазибог способен плакать, — там твои дети, рожденные в твоем разуме из всех людских душ, что есть в тебе. Их жизнь была бы пуста без свободы воли, без возможности делать собственные ошибки и искать собственные пути к счастью.
