Дорога, по которой шёл патруль, как и площадка разгрузки перед складами, освещалась холодным светом фонарей. Один из них стоял прямо у курилки. На плече у Вавилова затрещала рация, нарушая трели сверчков и нудное жужжание мелкого гнуса:
— 904‑й 103‑му…(шипение)…103‑й 904‑му: 540!
Перекличка проводилась раз в 30 минут по радиосвязи. Она тоже стала для Коваля неким рефлекторным действием — тем, что не пытаешься усиленно держать в памяти. «Интересно, а сколько здешних вещей для него привычны?», — подумал ефрейтор, смотря на достающего из-за уха сигарету Вавилова.
Рация вновь затрещала:
— 903‑й 103‑му!
Широкоплечий сержант, не вынимая сигареты изо рта и не гася пламя зажигалки в правой руке, левой рукой, будто играясь, небрежно придавил кнопку на рации:
— 103‑й 903‑му: 540!
После этой фразы, подпалив конец сигареты, он смачно затянулся дымом.
Треск снова прозвучал в рации:
— 908‑й 103‑му…(шипение)…103‑й 908‑му: 540!
Вавилов выпустил из лёгких табачный дым серией колечек, стряхнул пепел с сигареты и обратился к напарнику:
— Ковыль, ты чё собираешься после «восьмидесятки» делать?
Коваль, рассматривая небольшое облако мошек, клубившееся в свете фонаря у стены «дежурки», ответил:
— Особо не думал. Наверно, в универ пойду, у меня ведь будут льготы при поступлении. Так обещали… вроде.
Приподнимая за наплечные лямки бронежилет, чтобы хоть немного расслабить ноющую спину, Коваль заглянул в дежурку через окно: «Никого нет».
— И на кого? — Вавилов глубокой затяжкой притянул тление ещё ближе к фильтру. — На кого поступать?
— На врача, может. Или на бухгалтера, — пожал плечами ефрейтор.
— Хех, — хохотнул сержант, отправляя бычок в урну, — бухгалтер!
Рация протрещала голосом разводящего патрулей:
— 103‑й принял, в эфире.
Коваль поправил скатывающийся с плеча ремень своей винтовки, затем задал похожий вопрос сержанту:
— А ты что потом делать будешь?
Вавилов мотнул головой в сторону дороги, уходящей от складов обратно к локатору № 2, намекая на продолжение патрулирования:
— Домой вернусь.
Рация вставила своё слово:
— 900‑й 103‑му!
Сержант спокойным голосом продолжил:
— И куплю квартиру. Четвёртый год уже на базе всё же, есть на что. Подкопил, мля.
Голос из рации прозвучал настойчивее:
— 900‑й 103‑му, ответьте!
Сержант остановился, наклонил голову к рации. Перехватив удобнее автомат, он прикрикнул:
— Ковыль! Бери ствол в руки, сейчас сбор, походу, будет. Складские зазевали перекличку!
— Бааалиииин! — измотанный летней духотой и мозолями на ногах от постоянной ходьбы Коваль заскрипел зубами от досады.
«Вот чёрт!», — завертелось в голове ефрейтора негодование. — «Сейчас опять нас задрочат тренировками до утра. И из‑за кого?! Может из-за какого-нибудь тупорылого срочника, что первый день в карауле? Нет! Их тут нет! Из‑за контрактников! Контрактников, блин! По-любому заснули, суки! Готов поспорить!».
— Всем постам, к бою! — очнулась рация. — Сбор! Сбор! Сбор! Добраться до ближайших оборонительных пунктов! Ждать дальнейших приказов! Отвечать только на свой позывной!
Сержант пробубнил под нос:
— Мы здесь, так-то, на пункте.
Он обернулся и посмотрел на «дежурку». Рация плевалась частым прерывистым шипением: звуки начала и окончания сообщений в эфире на другом канале связи. Происходило это где‑то поблизости — кто‑то суматошно вёл переговоры в радиусе трёх километров по защищённому каналу.
«Бах‑бах‑бах!», — со стороны складов стал доноситься шум боя. Рокот выстрелов, похожий на звук отбойного молотка, испортил тишину ночи. Звон разбитого стекла доносился от правого корпуса. Коваль почувствовал как его ноги немного подкосились от страха.
Из динамика рации прохрипело:
— Всем постам — это 103‑й! Тревога! Тревога! Код «Лавина»! Занять оборону!
— Сука! — со злостью рыкнул сержант и потянулся рукой к сумке с противогазом, висящей на плече. Коваль натянул свой уже через пару секунд, чуть замешкавшись. «Лавина» означала прорыв периметра, проникновение в лабораторный комплекс, а также возможную утечку опасных веществ, и предполагала глухую оборону.
«Блин! Блин! Блин!», — неслось в голове у Коваля в такт волнам дрожи, разбегающимся по телу.
Со стороны внешнего периметра «восьмидесятки», километрах в двух от дежурки, стал слышен звук крутящихся лопастей.
— Наши уже что ли? Подкрепление? — промямлил под нос ефрейтор. — Красавцы!
Вавилов старался проорать команду как можно громче, но надетый противогаз, звук близкой перестрелки и приближающийся шум вертолёта заглушили его, превращая приказы в еле слышное мычание. В итоге, он просто хлопнул ефрейтора по руке и указал на здание: «Я — в дежурку!»
«Красный ящик вскроет! Правильно!», — понял напарника Коваль и ринулся вслед за ним.
За пару секунд стремительного бега Коваль почувствовал всю тяжесть прошедшего дня. Воздуха не хватало, в его висках будто взрывались бомбы с каждым приливом крови по артериям, сердце билось часто. Уставшие ноги плохо слушались, а мысли о заварухе, в которую он попал, начинали давить на мочевой пузырь.
Сержант скрылся в проёме двери сборного пункта, когда ночное чёрное небо на мгновение перечеркнулось белой стрелой. Яркая вспышка взрыва ослепила глаза. Хлопок был настолько неожиданным, что ефрейтор замер, как вкопанный, не добежав до дежурки несколько метров.
«Что?», — Коваль, тяжело дыша, стал искать глазами вертолёт, который должен был уже прилететь к складам. Он увидел огненный шар. Объятая пламенем, вращающаяся вокруг собственной оси, металлическая махина падала, проносясь над верхушками елей в сторону кирпичного здания. Двигатели сбитого вертолёта испускали последние завывания.
«Вавилов…», — успел лишь подумать ефрейтор.
В этот миг летательный аппарат упал на постройку, будто метеорит. «Бабах!» — оглушительный грохот — последнее, что услышал Коваль перед тем как потерял сознание.
***
Треск от пламени пожара и далёкие выстрелы — первые звуки, которые пробудили ефрейтора. Коваль с трудом разлепил веки, покрытые пылью. В голове был шум, тошнило. Почти мгновенно адская боль разорвала его мозг: «Аааа!».
Коваль стиснул зубы. Частое дыхание делало состояние чуть более терпимым. Череп ныл, в затылке стреляло, лоб казался очень тяжёлым. Спустя пару минут, мучительная боль стала казаться терпимой. Он только сейчас понял, что с силой сжимает руками собственные бёдра. Аккуратно подняв окровавленную голову, он увидел как его ноги придавлены к земле куском бетонной плиты. Форма была в пыли, кирпичной крошке, грязи и битом стекле окон. В местах, где ткань порвалась, было видно исполосованное ссадинами тело. В нескольких метрах впереди догорал сбитый вертолёт, поддерживая собою пожар на руинах дежурки. Металлическая птица превратилась в оплавленный погнутый каркас неправильной формы. А рядом с ним дотлевало изуродованное тело сержанта.
— Какого хрена? — простонал Коваль.
Он смог рассмотреть очертания упавшего аппарата. И ничего знакомого на ум не приходило. Ефрейтор сильнее стиснул зубы, достал из нагрудного кармана под бронежилетоминдивидуальную аптечку. Открыл, выцепил дрожащими пальцами ампулу с раствором и иглой на конце, вколол в ногу. Через минуту спасительное обезболивающее убрало с трудом переносимые страдания от полученных ран. Шум в голове утих. Далёкие выстрелы были беспорядочными. Коваль только теперь понял, что недалеко всё это время ревела сирена. Со складов не доносилось ни единого автоматного хлопка.
«И чё теперь?», — Коваль пытался придумать, чем и как достать изувеченные ноги из-под обломка. Краем глаза он заметил движение в руинах, на границе освещённой огнём части.
«Что за?», — руки лихорадочно стали обшаривать землю вокруг в поисках хоть какого‑то оружия.
«Да!», — ладонь коснулась винтовки, лежащей справа на земле. Сбоку от горящего вертолёта появился силуэт, непохожий на человеческий. Существо было небольшим — размером с собаку или волка.
