Но эта девушка смотрела на гостей большими и немного печальными глазами. И глаза ее поражали синевой, какую встретишь лишь летом — в восточной части неба, перед самым восходом солнца. Попав под ее чары, мужчины не спешили покинуть площадку. Мало того, мысль о необходимости уйти вдруг показалась ненужной, совершенно пустячной. Лик в ореоле рыжего золота локонов с короной из звезд не мог таить зла.
К тому времени Отуэй успел спуститься и с удивлением убедился, что упоминание «Блаженной девы» было не столь неуместным, как виделось сверху. Уэринг же, достаточно придя в себя, тихонько посмеивался.
— Отуэй, — заговорил он, — жрица древнего солнечного культа… культа стоножки… короче, какой-то там чудаковатой религии горит желанием с тобой познакомиться! Ты ведь у нас знаток местных наречий. Знаешь, на каком языке беседовали до Адама? Нам бы это сейчас пригодилось.
Ученый тоже пожал протянутую женскую ручку и заглянул в рассветно-синие глаза. После чего набрал в грудь воздуха и покачал головой в ответ на вопрос репортера.
— Попробую поговорить с ней на тупи или подобном диалекте. Но она не индианка. Сам разве не видишь? Чистейший европеоид. Судя по глазам и волосам, у нее либо англосаксонская, либо французская кровь. Возможно, есть и ирландская. Посмотри на ее нос…
— Боже мой! Перестаньте говорить о ней в таком тоне, — возмутился юный Сигзби, сдавшийся девушке без борьбы, — по-моему, она понимает каждое ваше слово.
Последовало смущенное молчание. Всем вдруг показалось, что серьезное лицо, озаренное приветливой улыбкой, и предрассветная синева глаз светятся умом.
Уэринг опять заговорил с незнакомкой и спросил, знает ли она английский, но девушка промолчала и не подала виду, что понимает его. Отуэй сделал схожую попытку, обратившись к ней сначала на португальском, затем на тупи, универсальном языке торговли в Бразилии, и на нескольких индейских диалектах. Все было напрасно, как и вопросы на французском, итальянском и немецком, заданные уже от отчаяния, ибо результат был неизменно отрицательным. Путешественникам подумалось, что все их ресурсы исчерпаны, но неожиданно Теллифер внес свою лепту, произнеся несколько звучных фраз на древнегреческом.
Услышав их, девушка заулыбалась еще печальнее. Будто укоряя себя за неспособность понять, она попятилась. Грациозно взмахнула тонкими белыми руками — и слегка отступила за центральные колонны.
— Греческий! — фыркнул Уэринг. — Теллифер, ты никак вообразил, что Рио-Силенсиозо — это Геллеспонт? Ты же ее напугал!
Эстет принялся яростно оправдываться:
— Выбор мне подсказала Психея! Эти твои немецкие глаголы навели жути…
— Джентльмены, зря мы предаемся раздору! Она пошла звать сюда свою ужасную стоножку! — вмешался Отуэй.
Джон Б. успел незаметно проскользнуть вслед за незнакомкой и оглядеть западную сторону площадки; теперь он быстро поправил товарища:
— Простите, мистер Отуэй, но вы ошибаетесь. Она просто закрывает нору, в которую прошмыгнуло чудище… Закончила, идет обратно.
Но разгоряченный Сигзби все-таки высказался:
— Парни, как я от вас устал! Как будто эта девушка вообще способна обидеть кого-то, тем более после таких рукопожатий и… и…
— Улыбок, — холодно произнес Уэринг, заканчивая за него фразу. — Сиг, Отуэй прав. Мы валяем дурака. И мы давно не дети. Место тут странное. Чересчур странное! Возможно, женщина что-то замышляет. Надо заставить ее… А вот и она сама! Готов поспорить, что за ней явится все ее племя!
— Простите, мистер Уэринг. — Джон Б. по-прежнему следил глазами за жрицей. На сей раз она зашла в один из скрытых кустарником проходов от центра к стенам. — По-моему, юная леди никого не зовет, сэр. Она опять возвращается.
Пока он говорил, незнакомка появилась вновь. В тонких руках она держала что-то вроде плетеного подноса с щедрой горой спелых манго, бананов и изысканных плодов гуавы.
В такой ситуации только самый нерадивый из стюардов не бросился бы на помощь. Однако молодой наниматель Джона Б. тут же опередил его на целый ярд и лично, галантнейшим образом, принял тяжелый поднос из рук хозяйки. Джону Б. осталось лишь негодовать.
Сигзби вернулся настоящим победителем — с подносом в руках и с синеглазой девушкой, будто облако, плывущей следом.
— Вот только попробуйте намекнуть, что она собирается отравить нас фруктами, и будете разбираться со мной! — пригрозил он.
— Перестань, Сиг. Головой подумай. Ты о ней ничего не знаешь.
Уэринг внезапно замолчал — две нежные ручки протянули ему самые красивые плоды на выбор. По какой-то причине, стоило глазам девушки встретиться с его взглядом, веснушчатый великан-репортер залился краской. И вроде бы промычал «извините», спешно схватив подношение.
— Не сыщешь в море глубины, что у нее в глазах[5], — рассеянно проговорил Теллифер.
— Теллифер, и ты перестань! Пожалуйста. Она ведь еще девочка, детей нельзя обижать, отказываясь от их милых подарков, например, от фруктов.
— Она не хочет нам зла. — Отуэй мгновенно пришел на выручку другу. — Сам же, Уэринг, говоришь, что это просто ребенок. Она никому намеренно не навредит. Бог знает, что с ней приключилось: это же белая девочка, воспитанная недалекими, может, даже отсталыми представителями расы, построившей это место. Ее определенно намеревались сделать жрицей или даже принести в жертву богам. Если помнишь, внизу мы видели изображение религиозного шествия, где точно так же одетые танцовщицы играли на многоствольных флейтах, а чудовищные сороконож…
— Замолчи! — В голосе юного Сигзби звучало отчаяние. Он уже поставил поднос и теперь принимал фрукты из рук девушки. — То, что мы видели сверху, было иллюзией — мороком! Ни с каким чудовищем она не танцевала.
— ТНТ!
Это восклицание, или скорее крик, исходило от Уэринга. Под пристальным взором рассветно-синих глаз корреспондент пытался совершить невозможный подвиг — изящно откушать манго — и вдруг заметил, как Теллифер заходит за центральные колонны. Оставалось неясным, из чего сделана мерцающая белая глыба, покоящаяся на них. Уэринг, по крайней мере, еще не настолько утерял бдительность, чтобы не думать об этом.
— А ну вернись! — позвал он. — Теллифер, мы не знаем, что это за штука. Она может оказаться опасной.
Но эстет словно оглох, полностью поглощенный предметом. Чем ближе он подходил к мерцающей массе, тем быстрее становился его шаг, и тут все увидели, как его руки взметнулись вверх в жесте поклонения.
А через мгновение он начал падать, будто Арлекин, проваливающийся в люк в старомодной комедии.
Каменная плита пола наклонилась под его тяжестью, и он кубарем покатился вперед и вниз. Друзья беспомощно наблюдали, как ТНТ соскальзывает в окруженную восемью колоннами яму неизвестной глубины.
Из предательской ловушки раздался слабый крик. И сразу смолк.
Швырнув прочь сочащийся соком плод манго, Уэринг ринулся на помощь. Остальные трое бросились за ним.
Тонкие колонны, высеченные из камня закатных оттенков, отличались изяществом, не свойственным иным частям древней пирамиды. Вздымаясь на четыре метра над полом, они стояли по углам восьмиугольного отверстия или ямы.
Сложнее было охарактеризовать форму мерцающей массы, водруженной на столбы. Очертания громады терялись в ее же собственном свечении, смазанные бледными лучами. Однако это сияние не ослепляло. Стоило подойти к колоннами поближе, и форма виделась более определенной. Верхушки столбов служили опорой для чуть выпуклого низа глыбы света. В целом она напоминала полушарие с восемью гранями, разбитое по всей поверхности на множество изогнутых треугольников.
Свет исходил изнутри, точно там горела огромная лампа, однако в глыбе не было сияющего центра, испускающего лучи. Куда бы ни падал взгляд, вещество казалось прозрачным. И все же свечение оставалось достаточно ярким и не давало заглянуть глубоко внутрь.
Уэринга даже сейчас, в столь странную минуту, не покидало необъяснимое ощущение, что где-то он уже видел нечто подобное.
