руку. Кит потянулся в ответ, и в момент, когда их руки соприкоснулись, ослепительная вспышка, сопровождаемая шипящим треском, озарила поляну ярко-голубым светом. Кита оторвало от земли, приподняло и снова швырнуло на спину. Сознание поискало аналогий и нашло в давнем матче по регби — тогда его жестко сбили с ног. Это совсем не напоминало встречу с оголенным проводом под напряжением. Его именно треснули очень большим кулаком. За этим ударом не последовало ничего — ни искр, ни дыма.
Кит попытался понять, что произошло. Он потянулся к руке Касс, а в следующее мгновение уже валялся на спине, глядя в небо и задаваясь вопросом, почему это он не может вдохнуть. Кит повернулся набок и посмотрел на Касс, безвольно лежащую футах в десяти от него. На четвереньках он подполз к ней.
— Касс? Вы в порядке?
Женщина приподнялась на локтях и с удивлением осмотрела себя.
— Переломы, ожоги, еще что-нибудь?
— Да вроде бы все в порядке. Ничего не сломано, — сообщила она. — Но в голове шумит. Такое впечатление, что я оглохла на одно ухо. А вы как?
— Нет, шума особого нет. Но ощущение как у жука, с разгона влетевшего в стекло. Вот это удар был!
— Считаете — удар?
Кит на мгновение задумался.
— Дерево растет прямо на портале, — объяснил он. — Наверное, тут какая-то особая силовая линия…
— Насчет портала я уже все поняла, — с досадой остановила она его. — Я другое имела в виду. Вы знали, что так может случиться?
— Нет, конечно. Откуда? Кроме этого я знаю только один портал, в Черной Хмари, в Англии. Он активируется, когда вы поднимаете руку вверх. — Он с опаской посмотрел на дерево. — Наверное, этот действует примерно так же.
— Черт! Все равно стоило бы предупредить, — проворчала Касс. Она отряхнулась, будто избавляясь от плохих воспоминаний, и насмешливо фыркнула. — А запах чувствуете?
Кит поднял голову и принюхался.
— Да, электричеством пахнет.
— Озоном, — машинально поправила Касс. — Озон образуется, когда высокие энергии нарушают атомную структуру кислорода в воздухе. Чаще всего речь идет об электрических разрядах, поэтому запах озона возникает после грозы. — Она заставила себя встать на ноги. — Думаю, нам следует двигаться дальше, а то как бы снова не попасть под удар.
— Идет, — согласился Кит. Он потряс руками на пробу, покачал головой из стороны в сторону и забросил рюкзак на плечи. — Значит, так. Запоминаем на будущее: напрасно размахивать руками не стоит.
— Принято, — согласилась Касс.
— Вперед! — призвал Кит. — Мы же не хотим оказаться в лесу после наступления темноты. Завтра вернемся… если получится. Может, к тому времени и Мина объявится. — Он протиснулся через молодые деревца, образующих живую изгородь по краю поляны. — Поищем укрытие, пока медведи на прогулку не вышли.
ГЛАВА 3, в которой ярость порождает мечты
Ведро с помоями стояло полное, и запах в подземелье казался липким и отвратительным. Удивительно то, что Берли уже привык, хотя время от времени и морщился от отвращения. Еще тревожнее было то, что его люди перестали жаловаться на судьбу и приставать к Берли с просьбами придумать что-нибудь для их освобождения. И почему-то они перестали грызться между собой, как в первые недели заключения.
Нет, они тихо сидели по своим углам или прохаживались вдоль задней стены камеры. Говорили мало. Ничего нового и полезного никому в голову не приходило. Нечем было подогнать неторопливое колесо правосудия.
Разумеется, визит пекаря Энгелберта оставался единственным светлым пятном в их серых буднях. Берли особенно раздражало то, что единственный человек в мире, которого, похоже, волновало, выживут они или умрут, был причиной их заключения.
Будь он в другом положении, возможно, признал бы, что несколько ошибся в оценке ситуации, но признание вины подходило Берли не лучше, чем корове седло. И все же, по мере того как день проходил за днем, Архелей Берли постепенно приходил к выводу, что явно перестарался, пытаясь разузнать побольше о своих соперниках в поисках Карты на Коже.
Графу-самозванцу стыд был неведом. Стремление завладеть Картой заставляло его сметать все на своем пути. Он игнорировал намеки на то, что Карта может оказаться вовсе не путеводителем за сокровищами, а чем-то более важным. Берли не оглядывался назад, никогда не подвергал сомнению свою философию, согласно которой его цели оправдывали любые средства.
Как бы там ни было, период вынужденного покоя в унылой темнице тяготил его сильнее, чем Берли мог себе представить. Он поразмыслил и пришел к выводу, что его судьба по недоразумению оказалась в руках какого-то безликого бюрократа, и повлиять на исход дела он никак не может. Для человека, привыкшего поступать только по-своему, ситуация представлялась весьма прискорбной.
Из размышлений его вывел некий звук. Он всмотрелся и заметил крысу, тащившую какую-то корку, уж где она там ее нашла, неизвестно. Почему-то крыса вывела Берли из себя. Он схватил деревянную плошку для питья и швырнул в серого воришку. Крыса даже не обернулась, она просто исчезла во влажной, гниющей стене.
— Грязная тварь, — пробормотал он.
— Босс?
Берли оглянулся. Тав смотрел на него вымученным взглядом.
— Он возвращается, босс. — Тав посмотрел на дверь камеры. За ней слышались шаги. — Вы приказали разбудить вас, когда он вернется.
Берли приподнялся на локте.
— Я не спал.
Вскоре послышался уже знакомый ржавый скрип, замок глухо щелкнул. Первым вошел надзиратель, бегло осмотрел камеру, увидел переполненное помойное ведро и переставил его к двери. Только потом жестом пригласил в камеру посетителя, закрыл дверь и запер ее. Энгелберт с простодушной улыбкой воскликнул:
— Guten Tag, meine Herren. Добрый день! Ich habe Essen für Sie.
Берлимены нехотя поднялись на ноги, когда их улыбчивый посетитель вышел на центр камеры и снял с плеча большой матерчатый мешок.
— Hier ist Brot, — Этцель, доставая большую круглую буханку темно-коричневого хлеба. — Gut und Frisch.
Пекарь сунул хлеб в руки ближайшему к нему Кону. Остальные по очереди получили свои порции; пекарь покопался в мешке и достал круги колбасы и свежий сыр. Берли со стороны наблюдал, как его люди кланялись и благодарили неуклюжего болвана немца. Смотреть на это было противно.
— Für Sie, — сказал Этцель, протягивая Берли буханку ароматного хлеба.
Берли посмотрел на него, затем на руку,
