Я задумалась, что было бы, если бы я смогла добраться до Германии, найти этого никому не известного бумагомараку и застрелить его, пока о нём ещё никто не знал. Когда мне было тридцать, знаешь ли, был 1937 год, и мы все беспокоились из-за Гитлера. Я подумала, как благородно было бы пожертвовать собой, чтобы спасти мир. Меня бы казнили за это преступление, и я никогда не увидела бы Пола, но я бы не стала сильно возражать, если бы речь шла о таком благом деле. Мне было очень странно думать, что никто, кроме меня, не знает, что произойдёт, и я была почти готова отправиться в Германию, когда вспомнила, что я пятнадцатилетний ребёнок и попасть в Германию мне не проще, чем долететь до Луны. Поэтому я начала мечтать о ребёнке-беженце и подумала, не поможет ли то немногое, что осталось от моего университетского немецкого, в общении с ребёнком-беженцем, если мы с Полом сможем взять его себе. Пока остальные ученики боролись с грамматическими ошибками, связанными с переводом с английского на французский, я начала пробовать переводить на немецкий. Первым было: «Извините за опоздание». Я начала мысленно: «
Ich bin…», но как будет «извините»? Бесполезно, я не могла припомнить, как «извините» по-немецки. Дальше было: «Мне показалось, я вас где-то видел».
Билл ткнул меня в спину, и я поняла, что меня вызывает учительница. Я вскочила и начала:
— Ich denke, dass ich dich habe gesehen…
И тут я осознала, что в комнате повисла гробовая тишина, которую тут же нарушил взрыв дикого смеха.
Я уставилась на учительницу, и у меня отвисла челюсть. Я вцепилась в книгу и ждала, что вот-вот ударит молния. Но Мэдди смеялась так же громко, как и все остальные. Затем я начала краснеть и почувствовала, как краска заливает мне шею. Подумать только, ещё вчера я была так уверена, что ничто не заставит меня покраснеть! Возможно, я плохо говорила по-немецки, но хуже всего было то, что я не должна была знать ни слова по-немецки. Было достаточно плохо говорить по-немецки на уроках французского, ещё хуже — на ужасном немецком, но что меня по-настоящему напугало, так это то, что я осмелилась произнести большую часть предложения на языке, который я, видимо, и не изучала.
— Превосходно, мисс Браун, — сказала Мэдди, вытирая глаза. — Я уже много лет не слышала такого прекрасного французского. Но вы потеряли место. Попробуйте девятое предложение.
Собрав все свои силы, я взялась за девятое предложение и, поскольку готовилась к уроку, допустила только одну ошибку, исправленную Мэдди, хотя её губы всё ещё подёргивались.
— Я хотела бы поговорить с вами после урока, — сказала она, когда я закончила; но когда пришло время, вместо того, чтобы подойти к столу, я выскочила за дверь, пока она всё ещё объясняла Стиву Дженкинсу, что его последняя контрольная работа, которую она только что вернула ему была худшей из всех, что она видела за двадцать лет преподавания.
Я не знала, что сказать своим одноклассницам, поэтому рассмеялась и попыталась напустить на себя таинственный вид. Элси, моей лучшей подруге, всё же нужно было дать какое-нибудь объяснение, и к тому времени, когда она спросила меня, я уже придумала его.
— Мой двоюродный брат изучает немецкий в Гарварде, — сказал я, — и когда я видела его в последний раз, он перевёл для меня первые несколько предложений из этого урока на немецкий. Я как раз пыталась вспомнить перевод, когда Мэдди вызвала меня.
— Не понимаю, как ты вообще это запомнила, — удивилась Элси.
— Ничего я не запомнила. Должно быть, я всё неправильно сказала. Иначе она бы так не смеялась.
— Мне до смерти хотелось узнать, что она тебе скажет. А потом ты ушла. Не будет ли она тебя теперь донимать?
— Не вижу в этом ничего ужасно плохого, — фыркнула я. — Да и она вроде как любит громко посмеяться.
В тот вечер я услышал, как бабушка говорит дедушке:
— Я не знаю, что на неё нашло. На этой неделе она вымыла больше посуды, чем за всю предыдущую жизнь. Интересно, что у неё на уме?
Дедушка неопределённо хмыкнул.
— Вчера она надела галоши без напоминания. Это первый раз в её жизни.
— Она становится старше, — заметил дедушка.
Если бы он только знал, подумала я!
В субботу после завтрака я убралась в своей комнате. Пылесоса не было, но были щётка для чистки ковров, совок, метла и швабра. Когда я попросила тряпку для пыли, то подумала, что бабушка упадёт в обморок. Я собиралась помочь ей прибраться в доме, но поняла, что это будет слишком, и решила не рисковать. После стольких школьных заданий было облегчением заняться чем-то лёгким и приятным, например, подмести.
В тот вечер дедушка позвал меня и спросил, не хочу ли я сходить в кино. Я сказала «нет», но потом пожалела, что отказалась. Представь себе, что снова можно было посмотреть один из тех старых немых фильмов. Хотя, я полагаю, ты никогда в жизни не смотрела ни одного из них, не так ли, моя дорогая?
В воскресенье приехал мой двоюродный брат из Гарварда и провёл с нами всю вторую половину дня.
Когда мне было пятнадцать, я была безумно влюблена в него, и мне показалось очень странным снова оказаться рядом с ним и удивляться, что я вообще в нём нашла. Хотя, по-своему, он был довольно милым юношей. В тот вечер я с трудом написала еженедельное сочинение по английскому языку. К счастью, мне вроде как было пятнадцать, а не десять или семь лет! В пятнадцать лет человек практически взрослый, если не считать опыта и тех вещей, которые приходят с опытом. Нет ничего невозможного в том, чтобы отсеять опыт и подправить сочинение. То, что я не отсеяла, я всегда могла списать на «что-то, что я прочитала, но забыла где», — подумалось мне.
Субботний день я провела, бродя по городу.
Я пересекла площадь и направилась к главной библиотеке. Затем я завернула за угол и направилась к колледжу, в котором проучусь год, через два года. Он, конечно, был закрыт. Я подумывала о том, чтобы заглянуть туда как-нибудь в будний день, когда я могла бы зайти внутрь и повидаться с профессорами, и удостовериться в своих воспоминаниях о них. Конечно, у меня не было бы таких ярких воспоминаний о моём годе в колледже, если бы я не пережила его. На самом деле, в пятнадцать лет я даже не знала, что за углом главной библиотеки есть колледж, не
