— Ему было сказано — не набирай лишний вес. А он набрал.
— И что же в том криминального? — Даже президент издал указ, чтобы Плюшкин сбросил лишний вес.
— А он не сбросил, — сказал кришнаит. Писать ему было больше не на чем, и он показывал номер на пальцах. — Он добавлял еще и еще. — И стал плохо играть в футбол? — Никто не знает, — ответил Милодар. — Он же не был допущен. — Но почему?
— Потому что это было сделано по аморальной причине, — сказал кришнаит. — Он плотски влюбился в одну женщину. А та сказала ему, что хочет, чтобы он стал толстым и красивым. Несмотря на то что руководство команды и государства требовало от Плюшкина спортивной формы и подтянутой фигуры, он начал бессовестно жрать, нарушать режим… — А она? — спросила Кора. — Кто она? — не поняли мужчины. — Женщина. Она полюбила его? — Об этом ничего не известно, — сухо ответил Милодар, словно Кора допустила бестактность.
— Нет, — печально сказал кришнаит. — Она заявила, что толщина портит мужчину. Она не может любить человека, который ради развращающей женской любви мог пойти на нарушение спортивного режима, на предательство интересов команды и спорта в целом. Она ушла от него к председателю акционерного общества «Большой честный спорт». — А он? — спросила Кора, пожалев футболиста. — А он, говорят, играет в дворовой команде. — За этим скрывались большие интересы монополий, — заметил Милодар, — молодому человеку они непонятны.
— И не хочу понимать, — ответил с достоинством кришнаит. — Я сторонник духовной любви, чистой от плотских утех. Вы меня понимаете? — Он обратил страстный и двусмысленный взор на Кору, будто предлагал ей не верить его словам.
Тут по переходам и подземным помещениям разнеслись звонки и свистки, и зрители, доедая бутерброды и допивая пиво, поспешили обратно на трибуны.
Второй тайм начался бурными атаками российской команды. Казалось, гол назревал, он, как говорят комментаторы, витал в воздухе. Но никак не мог довитать до ворот противника. Аргентинцы (их число поубавилось, так как уже трех или четырех игроков вывели из строя наши защитники, а резерв замен аргентинцы уже исчерпали) продолжали нагло обороняться, а их вратарь брал мячи, что неслись в дальние от него углы. По трибунам, как электрический разряд, пронесся слух о том, что президент обещал автору каждого русского гола по «мерседесу-лада», но это лишь прибавило суматохи на поле и шума на трибунах.
А когда вовсе не удавшийся ростом и неприятный на вид, почти чернокожий Каравелло, таща на плечах и спине четырех наших славных защитников, умудрился забить нам третий мяч, а подлые тринидадцы его посмели засчитать, тяжелая тишина овладела стадионом. Медленно поднялся и направился к выходу президент России, потянулись к другим выходам наиболее неуверенные в себе и слабонервные зрители.
Но основная масса болельщиков будто проснулась, будто очнулась от шока и начала скандировать все громче и увереннее:
— Плюш-кин! Плюш-кин! Плюш-кин! По стадиону, перекрывая гул голосов, разнесся механический голос из мощных динамиков:
— Уважаемые гости стадиона «Уэмбли»! Сообщаем вам, что нападающий Плюшкин дисквалифицирован Федерацией за нарушение режима и антипатриотическое поведение. — Плюш-кин! Плюш-кин!
Игра остановилась. Все наши футболисты, не глядя на мяч, присоединились к реву толпы: — Плюш-кин! Плюш-кин!
Аргентинцы, как настоящие спортсмены, к тому же уверенные в своей победе, также остановились и стали кричать: — Плющ-кин! Плюшь-кин!
Даже проклятые тринидадские судьи, поддавшись народному мнению, кричали: — Плю-ши-ки! Плю-ши-ки!
— Нет, — произнес тогда сосед Коры справа, стягивая с головы наушники. — Когда меня гнали из команды, так никто и слова в мою защиту не сказал.
Он снял темные очки и положил их в верхний карман пиджака.
— А теперь им, видите ли, понадобились мои ноги? Разве я не прав?
— Вы совершенно правы, Плюшкин, — ответила Кора симпатичному толстяку. — И мне очень грустно, что ваша преданность, верность и честность не нашли должной оценки. Но если вы свободны завтра вечером, я могу пригласить вас поужинать со мной.
Милодар так громко заскрипел зубами, что многие подумали, что падает осветительная вышка. Кришнаит тоже услышал и зарыдал.
— Спасибо, дорогая девушка, — сказал футболист, — но, к сожалению, я до сих пор верен этой паршивой суке, то есть Тамарке. Но как вы думаете, стоит ли мне идти на поле?
Тут вновь включились динамики. На этот раз в них звучал женский грубоватый голос:
— Слушай, Слава Плюшкин, говорит Тамара. Я тебе все простила. Если ты выйдешь на поле, то я вернусь к тебе. — Ууууууу! — зарычал стадион. Рычал он со сложными, смешанными чувствами. С одной стороны, он презирал Тамарку, которая предала такого героя, с другой — надеялся на то, что призыв возымеет свое действие.
— Обманет, — сказал Милодар. — Я слышу рядом с ней мужское дыхание.
— Знаю, — печально ответил Плюшкин. — Но не могу сопротивляться.
Он поднялся, и в первое мгновение никто на стадионе не узнал его.
Прежде чем пойти вниз, Плюшкин прошептал Коре: — Я уже сбросил шесть килограмм. Он пожал ей руку своей сильной, мягкой рукой и пошел не спеша вниз, на футбольное поле.
А навстречу ему уже бежали костюмеры и ассистенты с российской формой.
Стадион узнал своего бывшего кумира. Болельщики выли, как волки в лесу. Аргентинцы растерялись и уже пожалели о своих рыцарских словах и жестах. Они побежали к тринидадскому судье, показывая на часы и торопя его продолжить встречу. А тем временем руководство аргентинцев уже толпилось у ложи комиссара, доказывая, что Плюшкин на игру не заявлен. Неизвестно, как дальше проходили переговоры, но через минуту Плюшкин, переваливаясь, выкатился на поле.
И стадион, который был готов почти к любому исходу, замер от ужаса. Ведь у многих дома висели фотографии Плюшкина, но никто не подозревал, что человек может так растолстеть. Казалось, Славе не пробежать и трех шагов.
Болельщики начали свистеть, обреченно и даже не очень громко.
Судья как бы в ответ прикоснулся к своему свистку. Если верить часам, то до конца матча оставалось меньше получаса.
Делать нечего — свисти не свисти, все замены сделаны. И игра продолжалась при вспышках хохота с трибун, когда круглый и неуклюжий Плюшкин никак не мог подпрыгнуть или дотянуться до мяча. И чем больше хохотал стадион, тем злее становился бывший нападающий. Кора это чувствовала лучше всех на стадионе, потому что ей очень понравился этот человек, способный на такие жертвы ради любви.
И она смогла уловить полусекундную паузу в стадионном шуме и крикнула ему громко, но на такой ноте, которая достигла ушей форварда: — Слава, я тебя понимаю!
