…Все трое догнали его еще до вершины холма.
Часа через три удалось кое-как утолить жажду.
Воды в лощине не встретилось, ее следов не попалось и после, зато среди низких сыпучих дюн проводник нашел несколько сухих плетей какого-то растения. На каждой плети сидело не то сморщенное яблоко, не то безбожно перезревший пузатый огурец. Под грубой коркой оказалась безвкусная мякоть с мелкими семенами. Ее можно было жевать, высасывая влагу.
Белесое небо потемнело, наступили сумерки. Кажется, немного похолодало, если только не шалило воображение. Проводник объявил привал и первый улегся на песок.
Он не спал. Лежал с открытыми глазами, глядел в серую небесную муть. Зачем она? Для чего служит эта пародия на белую северную ночь? Кому от нее польза? Может, растениям?
Не исключено. Хочется верить, что здесь хоть в чем-нибудь присутствуют зачатки смысла.
Мальчишка не подходил к нему — дулся. Женщина охала и жаловалась. Мужчина щупал ободранный нос, тихо ругался и не глядел в сторону обидчика.
Через час проводник скомандовал подъем. Двинулись дальше. Неровности рельефа кончились, и теперь всем стало понятно, почему этот мир назван Плоскостью. Скучная равнина таяла в дымке, заменяющей горизонт. Позади в такой же дымке исчезли дюны. Ни ложбинки, ни кустика. Как проводник умудрялся выдерживать направление без ориентиров, оставалось его тайной.
Один раз встретилась гравитационная аномалия, положительная и настолько серьезная, что даже проводнику пришлось преодолеть ее не иначе как на четвереньках. Трижды меняли направление, обходя внешне ничем не примечательные места. Несколько минут брели в густом, почти как вода, воздухе, и вот странность: этот воздух не пропускал звуков. Проводник показал жестами, что бояться не надо. Видели вдали гнутый смерч, начинающийся у земли и в земле же заканчивающийся, похожий одновременно на арочный мост и на грязно-желтую радугу. Временами налетали порывы ветра — то горячего, как из печи, то ледяного. Ловушек не попадалось, а на подлянки Плоскость всегда щедра.
Серые сумерки рассеялись, снова наступил «день». Проводник шагал, как заведенный. Та малось воды, что удалось высосать из странных плодов, осталась только в воспоминаниях. Всех мучила жажда.
Позади раздраженно зашептались, и вскоре мальчик опять догнал проводника.
— Мама просит сделать привал, — сообщил он неприязненно и зачем-то добавил: — Вот.
— Незачем, — последовал ответ. — Мы уже почти пришли.
— Скоро уже, да?
— Скоро.
Мальчик побежал сообщить родителям радостную весть и вскоре вернулся.
— А там правда хорошее место?
— Одно из лучших. Много воды. Много зелени. Большая плантация.
— А где мы будем жить?
— В коттедже.
— Коттедж — это круто, — с уважением сообщил мальчик. — А сколько этажей? У нас в Барвихе коттедж всего-навсего двухэтажный. И тачка у отца так себе, не очень крутая. Мы как раз поехали крутую покупать, и тут…
Проводник без интереса вторично выслушал историю о том, как семейство ни с того ни с сего мгновенно перенеслось с Земли на Плоскость. Он много раз слышал подобные истории, а одну — о себе — мог рассказать и сам.
Но он не стал рассказывать, а спросил:
— Тебя зовут Борис?
— Да. — Утвердительно кивнув, мальчик вдруг насторожился: — А что?
— Борис, ты не в сказку попал, запомни это. Твои родители этого еще не поняли. Молодые всегда легче привыкают, а старшим поначалу приходится трудно. Постарайся помочь им понять. Для их же блага.
Трудно было сказать, понял мальчик или кивнул просто так. И сейчас же перевел разговор на другую тему:
— А вас правда, что ли, зовут Фома?
— Правда.
— А фамилия и отчество у вас есть?
— Зачем? — Проводник пожал плечами. — Они на Земле были нужны.
— А почему вы не сменили имя?
— Я и сменил. Теперь я Фома. Не устраивает?
Мальчик хихикнул.
— Да нет, прикольно даже. «В одном переулке стояли дома, в одном из домов жил упрямый Фома…» Вы это под него, да?
— Глупости. Так меня называл Нсуэ, мой учитель, бушмен из Калахари. Я не знаю, что имя Фома означает по-бушменски. Трудный язык. Щелчки, хрюканье, ничего не поймешь. Фома — это в русской транскрипции.
— А-а, — протянул мальчик. — Тогда понятно. А как вы с ним объяснялись?
— Он немного говорил по-английски. Но больше на пальцах.
— А чему вас учил этот бушмен?
— Всего лишь ходить по Плоскости и оставаться живым. Он наткнулся на меня, когда я совсем уже загибался от жажды. Мое счастье, что у него с собой были цама.
— Что было?
— Пустынные дыни, те самые, что мы ели. Они тоже родом из Калахари, бушмены в сухой сезон только ими и спасаются. На Плоскость ведь попадают с Земли не только люди. Иногда и звери, и вещи, и семена растений.
— А где сейчас этот бушмен?
— Он давно умер, — сказал проводник. — Однажды ушел в обычный обход и не вернулся. Никто его с тех пор не видел, значит, умер. Где, как Плоскость знает… Но — хватит. Видишь впереди пятно? Это и есть оазис. Иди обрадуй родителей.
— И это — коттедж?!
Кривобокая хибара невеликих размеров выглядела как нарочитая демонстрация зодческого безобразия. Неизвестно, какие инструменты использовал ее строитель, но отвеса он не знал в принципе. Стены, сложенные из дикого камня на сомнительной связке из рыхлой глины, шли волнами. Одну из трех стен рассекала трещина, в которую без труда пролезал кулак, а четвертой стены не было вообще — не считать же стеной прободенный дверным отверстием корявый плетень, не достигающий потолка! Да и щелистый потолок, сработанный из такого же плетня, вынуждал пригибаться — не столько для того, чтобы не набить шишку, сколько для того, чтобы уберечь конструкцию от повреждений. Окон в строении не было.
— Это коттедж, — объяснил проводник.
— Ха! — Мальчишка жизнерадостно заржал. — Во прикол!
Его родители были настроены не столь весело.
— Не в этой же лачуге… — начала женщина, выискивая взглядом более достойное строение. Напрасно: насколько хватал глаз, в широкой котловине не наблюдалось никаких иных сооружений, если не считать обложенного камнями колодца с грубо сработанным воротом. Плоское дно котловины буйно зеленело, там вовсю росла молодая трава, и ветерок доносил запах воды. Пологие склоны тоже поросли сплошным соломенно-желтым ковром, очень приятным на вид после надоевших пустынных ландшафтов. Вот только больше ничего в котловине не было.
— Вода в колодце, можно пить, — сказал проводник. Они устроили бег наперегонки и для начала едва не сломали ворот. Потом нетерпеливо и склочно утоляли жажду, вырывая друг у друга из рук сплетенное из лыка ведерко. Проводник подождал, пока они напьются и наругаются вволю, потом достал из колодца воду для себя. Она ничем особенным не пахла, вода как вода, но сейчас ему чудился тухлый привкус. Он знал, что это лишь игра воображения.
