Он глубоко вдохнул влажный воздух Ущелья, закашлялся и скривился от боли в боку. Достали все-таки. Взять бы тех гадов, да по организму. Он представил себе эту сцену: вот тут сидит Рифмач, а вот тут стоят Шуруп с Хабибом да еще двое-трое ребят, и Рифмач делает вид, что ему скучно, а по ковру, вопя, катается красноглазый, и он, Пескавин, Теко, бьет, и нога его входит в мягкое, содрогающееся. Вот так. И еще раз. И повторить. До тех пор, пока Рифмач не скажет: «Хватит», – а если не скажет, то тем хуже для красноглазого. Да только кто такой Рифмач для ломтиков – козявочка божья, глазу не заметная, и писк издать не посмеет, где уж там…
Тропа расширилась, захватывая Ущелье. Мумии были рядом.
– Мы у цели, – торжественно провозгласил гид. – Перед вами единственный во Вселенной заповедник Каменных Мумий. Равнодушный и Осмотрительный приветствуют вас!
И никто не спросил, кто такие Равнодушный и Осмотрительный.
– О господи! – вырвалось у кого-то из женщин. – Что же здесь было?
Гид сдержал улыбку. Его избавили от необходимости спровоцировать этот вопрос. Мало кто не знает о том, что здесь было, но гид обязан рассказать и тем, кто знает. Например, о том, как правительственные советы обеих колоний одновременно получили приказ открыть боевые действия. Или взять низкий старт и начать с того, как давным-давно люди заселили планету, похожую на Землю, и дали ей имя Твердь. Что такое война, они знали и раньше.
– О господи!
«Меньше пяти и брать не стоит, – думал Пескавин, не слушая гида, пустившегося многословно и патетически излагать хронику событий двухсотлетней давности. – Нет, никак нельзя брать меньше. А лучше сразу кисть или ступню, но тогда придется взять еще хотя бы один пальчик на мелкие расходы. Денег-то нет. И не надо. Пальчики вам деньги».
– Исход дела на Тверди мог решить судьбу всей войны, – говорил гид. – Но что можно было требовать от двух чахлых колоний? Для того чтобы вести войну на уничтожение, у них не хватало ни ресурсов, ни решимости. Так или иначе, обе стороны старались вести лишь ограниченную войну. Она продолжалась несколько лет и окончилась ничем.
– Ограниченные войны, как правило, не выигрываются, – неожиданно для себя сказал Пескавин.
Гид сбился и недовольно посмотрел на него. Пескавин прикусил язык. Раскис, подумал он с досадой. Только этого не хватало. С чего это я? Не терпелось показать, какой умный? Терпелось ведь. А засветился, еще как засветился, весь свечусь, как фонарь, как прыщ красочный на гладком месте, сам свечусь и окрестности освещаю, вон как оглядываются, морды. И что тебе теперь, жертва словесного недержания, возвращаться паинькой в автобус вместе с дедами? Идиот! А может, и ничего?
Обойдется, подумал он и вдруг вспомнил, что все это уже не имеет абсолютно никакого значения, что обратного хода нет и пальчики надо добыть хотя бы на виду у всех, что с пальчиками или без пальчиков только чудо поможет прорваться через ломтиков в грузовой корабль, а ведь это еще не все, при желании могут достать и в корабле, и после старта даже… Он отыскал в толпе рыжую куртку. Анна во все глаза смотрела на мумии, только раз она мельком взглянула в его сторону, и в ее взгляде почему-то не было ни насмешки, ни презрения, как он ожидал увидеть, а было в нем что-то малодоступное пониманию, и теперь стало похоже, что она в Ущелье действительно первый раз. Ну-ну.
– У нас в экспозиции около тысячи мумий, – гид обвел рукой Ущелье. – И, вероятно, под снегом не меньше. Вообще считается, что к моменту атаки здесь находилось от трех до пяти тысяч беженцев. Женщины, инвалиды, дети; похоже, все они шли к дальнему перевалу. Трудно сказать, удалось ли кому-нибудь из них его перейти.
Первая мумия стояла к ним спиной, чуть отклонившись назад, будто задумавшись, широко расставив ноги, до колен ушедшие в снег. Руки были заложены за спину, подбородок высоко поднят, остекленевший взгляд без всякого выражения направлен вперед и вверх.
– Это Равнодушный, – гид по-приятельски похлопал мумию по плечу. – Обратите внимание: он смотрит туда, где, по нашим расчетам, должна была зависнуть боевая платформа. Может быть, он даже успел увидеть, как ее сбили. Но было поздно: растр летаргатора уже успел нащупать Ущелье.
Экскурсанты обступили мумию. Вислоносый юнец потрогал пальцем окаменевшую одежду.
– Нам повезло, что луч только скользнул, – продолжал гид, скашивая глаза на вислоносого. Тот с хмыком убрал палец и запустил его в нос. – При большей дозе облучения мумии в скором времени рассыпались бы в пыль – именно поэтому их не находят на местах боев. В проблемном институте при заповеднике, – гид указал рукой на прилепившееся к скале вычурное зданьице, – не исключают и возможного воздействия своеобразных местных условий. Трудно утверждать наверняка. Во всяком случае, эксперименты на животных с резонансными летаргаторами тех времен не дали даже близких результатов. Потому что…
Пескавин скучал. Сейчас этот трепач по должности еще разок-другой напомнит об уникальности, потом поведет группу к расщелине, где, укрывшись за валуном, скорчился Осмотрительный. Вот у того взгляд впечатляет: страх, мольба и надежда одновременно, и если посмотреть с трех разных точек, можно увидеть все три выражения в отдельности. Трехликий Шива. И между прочим, на руке, вцепившейся в камень, не хватает двух пальчиков. Дальше будут знаменитые Близнецы, затем Командор, Недоумевающая, еще дальше группа детских фигур, потом Дервиш на одной ноге, поддерживаемый подпорками. Обязательная часть экскурсии. Каждый должен проникнуться величием трагедии. А не было здесь никакого величия. Трагедия была, а величия не было, не случилось. Он отвернулся и процедил себе под ноги длинный плевок.
Кто-то взял его за руку. Пескавин обернулся и увидел Анну.
– Теко, – зашептала она. – Теко, я тебя прошу… Нет, не то, так ты не станешь… Я не думала, что они такие, думала: мумии – и все. Они же как живые, понимаешь? Я, наверно, не смогу сама. Ты ведь мне поможешь, Теко? – Она судорожно теребила его рукав. Он молчал. – Теко, ведь я же не смогу. Ты видел его? Вот я подойду к нему и начну делать ЭТО… Ведь ему же будет больно, я понимаю, что все это чушь, но что мне с собой, дурой, делать, ведь они же правда как живые, только серые, а так они как живые…
– Они и есть живые, – сказал Пескавин. – Я не занимаюсь гробокопательством. Они спят. Говорят даже, будто они иногда двигаются, но это вряд ли. И они чувствуют, когда им ломают пальцы, но чувствуют не то, что чувствуем мы, и не так, как чувствуем мы. Я знаю.
– Это правда? – Анна нервно вздрагивала.
– Может быть. Для меня они живые, мне так проще. Не могу себе представить, что ломаю пальцы у мертвецов. Не умею я этого.
