— Не знаю… Вроде как ножом пырнул кто-то.
— Что значит — вроде? Не помнишь, что ли?
Он покачал головой.
— Не помню. Ничего.
— Вот так-так! Загадочный, смотрю, ты тип. Прямо одна сплошная тайна… Ладно, мужик, крепись, я как-нибудь на днях наведаюсь. А сейчас мне пора.
Доктор ушел.
Оставшись один, он кое-как поднялся и, шатаясь, поковылял к ближайшему магазину — за водкой. Но водки он не купил.
Уже в магазине, сунув руку в карман, обнаружил, что все его деньги исчезли. Правда, и денег-то там оставалось с гулькин нос, но и тех не оказалось. Видать, ночью, пока он спал, кто-то обчистил его карманы.
Он знал, что без денег ему крышка.
Мысль о самоубийстве с новой силой забрезжила в его мозгу.
Несколько часов прошли в бесцельных блужданиях по городу.
Та мысль навязчиво преследовала его и крепла с каждой минутой. Наконец он решился.
Все. Пора кончать с этим дерьмом.
Принятое решение заметно приободрило его. Так случилось, что в этот час он оказался ввиду железнодорожной станции, где он провел свою первую ночь в Огнях.
Его била крупная дрожь — то ли с похмелья, то ли от возбуждения, вызванного принятым решением.
Голову на рельсы — и… Вот только бы дождаться хоть какого-нибудь поезда…
Но, как назло, поезда через Огни проходили редко.
Он бродил по территории станции уже около часа, когда увидел, как к одним из ворот подъехал грузовик. Ворота распахнулись, и грузовик, пыхтя и тарахтя, скрылся за их створками. Из дверей одной из построек выскочила толстая женщина в белом халате и переднике не первой свежести. Буфетчица, догадался он, а этот грузовик наверняка привез продукты.
Он остановился в воротах и стад безучастно наблюдать за происходящим.
Женщина металась по двору и, похоже, кого-то искала.
— Михалыч! Николай! Да куда они все запропастились…
— Грузиться будем, или как? — раздался из кабины нетерпеливый голос экспедитора.
— Сейчас, сейчас, вот только разыщу этих дармоедов, — отозвалась женщина.
И тут она заметила одинокую фигуру Петра.
— Ну что стоишь, как бедный родственник. Иди сюда, подсобишь. На обед заработаешь.
Он послушно залез в кузов, и за полчаса вдвоем они покончили с разгрузкой. Потом перетаскали продукты в кладовую, после чего женщина все тщательно заперла, рассчиталась с экспедитором и отпустила грузовик.
— А теперь займемся тобой, — вернулась она к Петру, который, едва живой от непривычной физической нагрузки, сидел на пустом ящике из-под пива и обильно потел. — Пойдем, накормлю. Заслужил.
Он покорно последовал за ней в одно из служебных помещений.
— Борщец есть, свежий, со сметаной. Будешь?
От еды он отказался. Взял водкой. И тут же ее выпил.
Она неодобрительно качала головой, глядя, как этот доходяга пьет отвратительное зелье прямо из горла.
— Дело твое, парень. Только не советовала бы я тебе увлекаться этой гадостью. Молодой еще.
Он ничего не ответил и, лишь кивнув на прощание, ушел.
В этот день ложиться под поезд он не стал.
* * *
К своему костру он вернулся только заполночь. Все уже спали, бодрствовал один только дед Евсей.
— Где это тебя носило, Петенька?
Он сел молча, ничего не ответив.
— Ну не хочешь, не говори. А мне, вишь, не спится, — бубнил дед Евсей. — Выпить охота, а не с кем. У тебя там пузырек, случайно, не завалялся?
— Все, старик, баста, капиталы мои кончились.
— М-да… Да ты не горюй, Петруха, все мы тут без гроша сидим, однако ничего, копошимся. И ты приноровишься, дай только срок. Жить-то все равно как-то надо.
— Надо ли?
Дед Евсей внимательно, с прищуром, уставился на собеседника.
— Э-э, да ты, я смотрю, совсем никудышний. Что, невмоготу стало от такой-то житухи? Мыслишки-то, небось, в башку лезут, а? Ле-езут, как не лезть. И мне лезли, и еще как лезли! На жизни крест решил было поставить, одним махом, чтоб не мучаться. Вешаться хотел, да друган вовремя из петли вынул. А потом ничего, отошел, оклемался. И понял: жизнь, она ведь одна, другой уж не будет, и какая бы она ни была, а она твоя. Твоя, понял? Оттуда дороги уже не будет, это ты себе уясни раз и навсегда. Этот шаг делается только в одну сторону, второй попытки тебе не дано. Так что повремени, Петька, покумекай еще разок, жизнь, она ведь сама подскажет, как и что. Она ведь мудрая, эта самая жизнь, прислушайся к ней.
Дед Евсей вытряхнул из пачки «Беломора» две папиросы и одну протянул Петру. Тот молча взял и закурил.
— А насчет выпивки не беспокойся, — продолжал старик. — У меня ведь тоже кое-что имеется. — С этими словами он извлек из груды тряпья бутыль мутного самогона. — Пей, парень, сегодня я угощаю.
Они выпили. Потом еще раз. И постепенно какая-то удивительная легкость овладела Петром, словно бы жизненная энергия трухлявого деда Евсея вливалась в него с неудержимой силой, вселяя оптимизм и желание трепыхаться в этом чертовом болоте, именуемом «жизнью».
И несмотря на то, что никаких перемен к лучшему в ближайшем будущем не предвиделось, в эту ночь он впервые за последние дни заснул с улыбкой.
* * *
Он стал появляться в станционном буфете каждый день. Выполнял разную черную работу, включая уборку помещений, разгрузку и погрузку приходящих машин и т.д. В качестве платы Александра Ивановна, заведующая станционным буфетом, кормила и поила его, однако он, как правило, от пищи отказывался, а брал спиртным. Водку он тут же выпивал, и часто можно было наблюдать, как он, в стельку пьяный, валяется где-нибудь в коридоре, на ступеньках зала ожидания, на заднем дворе среди пустой тары, в старой коробке из-под холодильника или на куче мусора. Когда был трезв, отличался молчаливостью и исполнительностью, работал быстро и на совесть — может быть, именно поэтому Александра Ивановна терпела этого странного, неизвестно откуда свалившегося ей на голову молчуна. Тем более, что двое штатных грузчиков, Михалыч и Николай, ушли в длительный и продолжительный запой, и к концу месяца она их не ожидала. А работы в буфете было невпроворот. Да и случая воровства, даже самого мелкого, за ним не заметила ни разу.
У них было договорено, что, помимо съеденного и выпитого в течение рабочего дня, вечером он получает на руки бутылку водки и что-нибудь из съестного: грамм триста колбасы, буханку черного хлеба или кастрюльку супа. Все это он относил своим товарищам в «бомжеубежище». Бывали, впрочем, случаи, когда к вечеру он напивался до такой степени, что не в состоянии был добраться «домой» и оставался ночевать на территории станции, либо прямо на полу в подсобке, либо на жестком диване в зале ожидания. Тот самый сержант, что встретился ему в первую ночь, не трогал его, зная, что этот угрюмый забулдыга работает в буфете, — однако не раз осуждающе качал головой, видя, как тот, грязный, небритый, отупевший, в стельку пьяный, сидит где-нибудь на полу и подпирает спиной обшарпанную стену. «Вот до чего человека баба довела. Стерва», — думал сержант в эти минуты, в глубине души жалея несчастного бедолагу.
