Но там, где взгляды писателя не созвучны взглядам автора статьи, появляются другие оценки: «пристрастен и несправедлив», «не понимал» и т. п. «В его записях о литературе и искусстве содержится немало и несправедливых суждений, односторонних и нередко, как показала последующая история, близоруких оценок» (с. 118 — 119).
Возникает вопрос: куда девались глубина и величие? Или их там и не было, или...?
Подход у автора прост: «за нас» — велик, «не за нас» — близорук. А так как Достоевский и «за нас» и «не за нас», то он велик и близорук одновременно.
Достоевский рассматривается как мыслитель несамостоятельный. Он как бы игрушка в руках времени, в частности «наступившей реакции». В России реакция, и он — реакционер. Автор забывает, что такие глубокие мыслители, как Достоевский, не только отражали противоречия времени, но и творили само время. Заметив в последнем выпуске «Дневника писателя» призыв к социальному обновлению России, автор считает, что этот призыв Достоевский заимствовал у революционных демократов: «Писатель вынужден заимствовать ряд пунктов из программы своих идейных антагонистов» (с. 116). Сам Достоевский до этого дойти не мог. Так диктует стереотип. А ведь связь предсмертного выпуска «Дневника писателя» со всем предшествующим творчеством не так уж трудно заметить. И рухнет стереотип. Но в том-то и дело, что его не хотят разрушать.
Подвергая сомнению независимость суждений Достоевского в «Дневнике писателя», автор говорит: «Но независимость эта была, разумеется, иллюзорная» (с. 110). Но от кого зависел Достоевский в этом моножурнале? Вели от цензуры, то это верно. Но ведь автор говорит не о том. Ибо в этом плане никто не имел тогда в России независимости. Поясняется, что зависимость у Достоевского была от своих общественно-политических идеалов. Но всем бы пишущим о Достоевском лишь такого рода зависимости!
Подчеркивается неискренность писателя. «Вылавливая из газет и журналов различные отзывы о «Дневнике...», он постоянно порывался ответить своим оппонентам, желая защитить свое издание и — в особенности. — подчеркнуть глубокую искренность и неподкупность своих убеждений» (с. ПО). Употребление слова «вылавливая» уже само по себе говорит об отношении автора к факту.
Далее автор статьи вольно или невольно подвергает сомнению право Достоевского на защиту своих убеждений. Много раз он при этом употребляет слово «фанатизм». «Фанатизм и упорство Достоевского в защите своих «коренных» убеждений...» (с. 112) — говорится в одном случае. В другом — «еще большим фанатизмом в отстаивании своих убеждений...» (с. 114). Далее говорится, что Достоевский «со страстным фанатизмом возражает тем, кто его критикует» (с. 114 — 115). Видимо, автор считает, что защищать свои убеждения — плохо. А не хуже ли менять убеждения в угоду внешнего порядка требованиям?
Демократизм Достоевского признается лишь в качестве стихийного («Стихийный демократизм великого писателя...» — с. 121). А почему, собственно говоря, стихиен этот пронесенный через всю жизнь демократизм? Так велит стереотип.
Есть и такое: «Чувствуется, что Достоевский болезненно переживал в последние месяцы жизни свое одиночество, сознавая, что разрыв между ним и большинством его современников не сгладился, а увеличился. Отсюда — оттенок личного раздражения, вызывающий тон, который сквозит в его полемических заметках, в частности, в отзыве о писателях-современниках — Гончарове, Лескове, Льве Толстом («до чего человек возобожал себя»), Щедрине. Даже наедине с собой, склонившись над листами записной тетради, писатель сознает себя окруженным подозрениями и враждой, испытывает потребность оскорбить своих противников — не только действительных, но и воображаемых, — нанести им возможно более чувствительный ответный удар» (с. 114)..
Возникает образ какого-то одинокого, злого пасквилянта, который уже был представлен читающей публике в 1947 году. Такое и опровергать сегодня ка(к-то неудобно. Но все же скажу, что не был автор «Речи о Пушкине» одиноким. Он находил большое соучастие в своих делах читателей. Одинок в среде литературной? Возможно. Но разве такое было только в период заполнения его последней записной тетради? Да и надо ли слишком-то переоценивать литературную среду? Автор статьи опять-таки исходит из стереотипа о прогрессивных и реакционных. Он берет под защиту даже М. Антоновича и его грубейшую статью против Достоевского. О ее грубости Г. Фридлендер не говорит. Всякая критика «прогрессивных» — в укор критикующему. И не смотрят, что отрицает Достоевский в «прогрессивных». Может быть, он отрицает то, что и принять-то невозможно. Но автор исходит из иного: те, кто признан нами прогрессивными, правы всегда и во всем.
«Основные реакционные философские и общественно-политические мотивы, которыми проникнута публицистика «Дневника писателя», настойчиво звучат и со страниц рабочих тетрадей Достоевского» (с. 111). Таким образом, в разряд реакционных зачисляются не только записные тетради, но и неисчерпаемый по мысли «Дневник писателя». Подход к «Дневнику...» устоявшийся, монолитный.
«Реакционный характер», «нападки по адресу социалистов», «раздраженные отзывы», «резко враждебные», «обнаруживает нередко непонимание воззрений», «толкуя вульгарно», «опускается временами до уровня Каткова», «приписывает революционерам», -«игнорирует революционные традиции», «не видит реального русского крестьянина», «фанатически отдавшись», «закрывая глаза», «резко обрушиваясь», «ослепляла Достоевского», «пристрастен и несправедлив» — все это рассыпано по статье о «великом» и «глубоком».. Или уценено понятие «величие», или творится что-то непонятное.
Вряд ли можно что-либо доказать автору — такой уж стиль мышления. Я и не пытался ничего доказывать. Лишь хотел показать состояние дел в науке о Достоевском сегодня.
Но это одна сторона состояния. К счастью, есть и другая. Все надежды на нее.
Но чтобы надежды эти осуществились, нужны большие усилия. Творческому подходу мешает обожествление цитат. Мешает и то, что к Достоевскому подходят со своими "мерками, приняв их за абсолютные. Судят художника, не признавая признаваемых им законов. Исходят, скажем, из принципа «человек — это звучит гордо». А тут показано что в человекет что никак к «гордо» отнести, нельзя. Значит, клевета на человека. Исходят из того, что оригинальными мыслителями могут быть только такие-то. Тут обнаруживается мыслитель, в список оригинальных не включенный. Значит, и нет в нем никакой оригинальности.
Распространенный способ унижения художника — придирка к слову. Достоевский говорил о спиритизме. И вот уже провозглашают, что он защищал спиритизм. Хотя писатель прямо говорил о своем неприязненном отношении к этому явлению. Но утверждают, несмотря на самооценку.
