— Капитан, это она тебя сюда затянула? — Челмер на этот раз не смеялся, он был очарован, как и все.
— Я уже и сам так думаю, — усмехнулся Ольгерд.
Пока все обсуждали, насколько богиня напоминает Ингерду, а сходство определенно было, робот прошел в следующий, третий по счету зал и пискнул оттуда сигналом тревоги.
— Ну вот, — хмуро сказал доктор, — кажется, начинается.
В третьем зале прямо у подножия колонны лежал человек. На нем были истрепанные брюки, ботинки с толстыми подошвами, помятая грязная куртка. Его пол мешала установить жуткая худоба, но, судя по тонким рукам и длинным волосам, это была женщина. Маленькая, истощенная, невзрачная, но вполне привычного земного вида женщина. Она, видимо, уже давно была без сознания. Ясон бегло осмотрел ее и велел срочно вызывать посадочный модуль.
Появление этой женщины на давным-давно обезлюдевшей планете было настолько невероятно, что все разом замолчали. Если бы на ней была летная форма или десантный костюм, если бы нашелся еще один ненормальный капитан, вроде Ольгерда, если бы можно было представить себе экипаж, который запросто бросает на чужой планете своего товарища… тогда еще было бы разумное объяснение.
— Значит, где-то есть другие, — заключил Виктор.
— Да нет же тут никого, — покачал головой Ольгерд, — уже искали.
— Плохо искали! Где-то же они живут! Делают ботинки, шьют одежду, кормятся… Посмотри, какая ткань. Это тебе не каменный век. Это полимер, тут технология нужна.
— Бедняжка, — Венера опустилась на колени и попробовала разглядеть лицо женщины, — она, наверно, месяц ничего не ела.
Лицо было худое, с большим открытым лбом и невероятно бледное.
— Поздравляю, — шепнула на ухо Ингерда, — если мы их найдем, ты можешь остаться без взыскания. Победителей не судят.
— А если не найдем?
Когда прибыл посадочный модуль, Ольгерд отправил всех на корабль. Были и возражения, но он их пресек. Это была его планета, его детская мечта, и он собирался остаться с ней наедине.
Сестра в последний момент снова выпрыгнула на землю и подошла к нему, на ее иронично-красивом лице была на этот раз только тревога.
— Ольгерд, что ты делаешь?
— Что я делаю?
— Зачем ты остаешься один? Мне страшно.
— За меня?
— За кого же! Что ты задумал, Ольгерд? Почему ты нам ничего не говоришь?
— Ничего не случилось, успокойся.
— Ничего?! За кого ты меня принимаешь? Сначала ты меняешь ни с того ни с сего курс, потом — эта женщина в храме… не хочешь же ты сказать, что они тут под каждым кустом валяются?
— Конечно, нет.
— Ты что-то знаешь, Ольгерд. Я не верю в такие совпадения.
— Я тоже.
— И ты остаешься? Они заманили тебя, они чего-то хотят от тебя, и ты так послушно остаешься?
— Почему я должен их бояться?
— Мне кажется, что ты уже не вернешься.
— Глупости. Через час пришлете за мной модуль.
— Можно, я останусь с тобой?
— Нет.
Пройдя пару шагов, Ингерда обернулась.
— Ты становишься жестким. Как отец.
Когда малиновое пятнышко скрылось из вида, и в ушах зазвенело от тишины, он сделал то, о чем мечтал: лег в траву и раскинул руки. С ним ничего не случилось. Ветер гладил его волосы, желтое солнце осторожно лизало его кожу, обрывки облаков проплывали над ним, и покачивались перед глазами пушистые метелки сухого тростника. Потом он бродил, наступая на камни и кочки, и ничего, кроме покоя и ясности, не было в душе.
Он бродил долго, несмотря на то, что модуль за ним уже прибыл, бродил, вспоминая почему-то детство, школу, мать и даже пирожки, которые она так не любила печь. «Робот-хобот съел мой чебот… Но в детство дороги нет, на какую планету ни лети, это Дейс правильно сказала. Я могу метаться по космосу сколько угодно, это не поможет. Я болен, я хронический ребенок, я — верзила тридцати двух лет, никак не стану взрослым. И не хочу им быть».
«Сын, сын, сын…» Ему вдруг показалось, что кто-то называет его сыном. Ольгерд резко обернулся, но глаза его встретили все те же развалины завода, поросшие березняком и осинами. «Дети, дети, дети…»
— Мама?!
Сначала даже волосы встали дыбом. Никто не ответил. Он понял, что глуп. И направился к модулю. Было тихо, но потом он четко понял, что кто-то пробивается в его мозг, кто-то лезет в его душу, кто-то сжимает его сердце. И это были даже не слова, это было просто понятие. Дети. Дети и тоска по ним.
Чьи это были дети, и кто тосковал, он так и не смог понять.
— Мама, это ты? — произнес он осторожным шепотом.
Вопрос остался без ответа, но Ольгерд почувствовал вдруг такой поток любви и тепла, что захотелось упасть на колени и расплакаться.
— Мама, это ты, я знаю…
Здравый смысл отказывал. Колыхались метелки тростника, чавкало под ногами болотце. Она погибла совсем на другой планете, здесь не могло быть даже ее тени. Просто хотелось верить в чудо. Губы сами упрямо повторяли самое сладкое из слов: «Мама, мама, мама…»
Потом, ужаснувшись, как быстро превратила его эта планета в слезливого мальчишку, Ольгерд запрыгнул в модуль, задраил люк и дал команду быстрого старта.
Женщина сидела на кушетке, забившись в самый угол. Она подтягивала острые колени к подбородку и втягивала голову в плечи, словно стремилась, как жидкость, занять наименьший объем. Глаза у нее были дикие, проваленные вглубь лица и полные тихого ужаса.
— Мы ее подкормили под капельницей, — сказал Ясон усталым голосом, — сама она не ест, да и рановато ей еще. Голодала не меньше месяца.
— Как она?
— Всего боится. Пребывает в полном шоке. Вероятнее всего, понятия не имеет, где находится. Сомневаюсь, что мы получим от нее какую-то информацию.
Жалкое перепуганное существо смотрело на Ольгерда провалами темных глаз и дрожало.
— Она не бредила? Удалось записать ее речь?
— Нет. Нема как рыба.
Ольгерд покачал головой и отправился в лабораторию к Виктору.
— Полюбуйся, капитан.
Виктор протянул ему кусок ярко-красной ткани и положил его на запястье. Ткань сама обвилась вокруг запястья и полностью приняла форму руки.
