Ему захотелось увидеть девушку, но он, конечно, не стал разыскивать ее по лабораториям. Для чего? Он просто вспомнил вчерашний вечер, вспомнил, как ей вчера хотелось танцевать. Вчера он мог познакомиться с Галей естественно. И она была бы рада, он это чувствовал. А сегодня она так же естественно может и не захотеть видеть его.
Он не влюбился в нее, нет. Просто он долго не замечал других женщин. А теперь он подумал, что, может, это будет началом его выздоровления. Что бы ни случилось, жить все-таки стоит… Все дело, однако, было в том, что он не хотел выздоравливать, не хотел, чтобы к нему вернулось серое, мучительно однообразное, если вдуматься, настроение.
Рядом остановился Анатолий, проследил направление взгляда Александра и сказал:
— Хороша! Я видел ее. Работает в лаборатории. Тебе нравится?
— Ради бога! — остановил его Александр. — Ничего не хочу про нее знать. Понял?
— Понимаю, — сказал Данилов и тихонько кашлянул.
Это означало, что он принял решение помочь своему товарищу. Он всегда и всем любил помогать, даже если эта помощь от него не требовалась. И теперь он мог вот здесь же в коридоре, хотя Галя ему тоже явно нравилась, познакомить Сашку с ней и тихонько уйти, оставив их вдвоем. И тогда Григорьев не знал бы, что ему с ней делать, о чем говорить. Поэтому он предупредил, чуть резковато, но искренне:
— Толька? Учти, что я просто подошел и посмотрел, Мне нравится совершенно другая женщина.
Данилов понимающе кивнул, но не поверил.
Комиссия наконец собралась, и их пригласили в кабинет начальника Громова.
Григорьев шел рядом с Бакланским и неожиданно для самого себя спросил:
— Виктор Иванович, а почему вы все-таки взяли на защиту меня, а не Соснихина или Бурлева?
Бакланский вздрогнул и удивленно посмотрел на Григорьева, потом, как ни в чем ни бывало, спокойно сказал:
— Ты нашел очень подходящее место, чтобы задавать ненужные вопросы… Тебе ведь хотелось поехать в Марград? Вот ты и в Марграде. А Соснихин и Бурлев и так часто ездят по командировкам. Доволен ответом?
— Доволен, — ответил Григорьев. Он понимал, что Бакланский говорит неправду, но выяснять сейчас что-либо было действительно не место.
— А почему у тебя возник такой вопрос? — спросил Бакланский.
Все уже рассаживались за огромный стол.
— Звонил мне… спрашивал, почему я здесь оказался…
— Кто звонил? — теперь Бакланский был по-настоящему заинтригован. Когда звонил?
— Да так… ерунда какая-то.
— Когда звонил?
— Вчера. В гостиницу.
— Ты говорил кому-нибудь, в каком номере гостиницы остановился?
— Нет, конечно. У меня и знакомых-то здесь нет…
— А голос? Голос хоть немного знакомый?
— Голос очень знакомый. Я пытался вспомнить, ничего не получается. Мистика какая-то.
— Он назвал себя?
— Да, сегодня утром.
— Так он и сегодня звонил тебе. Кто же он?
— Назвался Александром Григорьевым.
— Однофамилец? Странно, странно. Может, родственник? Хотя все равно это ничего не объясняет.
— Таких родственников у меня нет… Собственно, звонил не он, а я сам.
— Час от часу не легче. Кому и зачем ты звонил? Накануне зашиты!
— Я звонил по собственному номеру.
Бакланский сразу обиделся:
— И у тебя шуточки в стиле Соснихина. Помощнички!
Соснихина он терпеть не мог за его неиссякаемый юмор.
— Я на самом деле звонил по собственному номеру Не верите? Приезжайте ко мне в гостиницу!
— Глупости, ерунда. Собственный номер всегда занят. Когда ты поднимаешь трубку, номер уже занят Господи, ну что за глупости приходят людям в голову! Тут о другом должна голова болеть. Тема, наше СКБ, люди…
— Вот она у меня и начала болеть. Причем не здесь, а еще в Усть-Манске.
— Смотри, Григорьев. Всякие выходки здесь неуместны.
Настроение Виктора Ивановича мгновенно стало тоскливым-тоскливым. Но он взял себя в руки. Он умел это делать.
— Итак, товарищи, — сказал Анатолий Юльевич Согбенный, председатель комиссии, — позвольте, я зачту вам приказ министерства от девятнадцатого сентября. — Он назвал номер приказа, наименование темы, фамилии членов комиссии и фамилии людей, которым было разрешено присутствовать на защите.
Это была обычная формальная процедура перед началом защиты.
Несколько экземпляров отчета лежало на столе. Члены комиссии должны были ознакомиться с ними. Хотя, как Григорьев знал, читали в основном техническое задание, выводы и рекомендации. И только кто-нибудь, обычно самый молодой из членов комиссии, который присутствовал на подобной защите впервые, удосуживался прочесть весь отчет. Но это, однако, не говорило о том, что комиссию можно обвести вокруг пальца. Это были опытные люди. Они обычно на лету схватывали основное и очень тонко чувствовали всякие подвохи и слабо проработанные места.
Одним словом, если Бакланский и не подавал виду, что волнуется, то это делало ему честь. Вернее, честь его выдержке. Тема, которую приехала защищать группа Бакланского, была, конечно, не совсем доработана. Это чувствовали все исполнители. Но им приходилось защищать и не такие темы. И они всегда выкручивались.
Первое слово было предоставлено Бакинскому. Демонстрационные плакаты и графики были уже развешаны на одной из стен кабинета. Они были выполнены в цвете, с большим изяществом и вкусом.
Виктор Иванович заговорил хорошо поставленным голосом. У него был прирожденный дар оратора. Своим голосом он мог заворожить любую аудиторию. Неслышными шагами передвигался от вдоль стены, водил по цветным диаграммам указкой и говорил.
Его группа работала над созданием устройства по автоматическому распознаванию речи. Для проверки принципа автоматического распознавателя был создан фонетограф. Это огромное устройство состояло из микрофона, усилителя, распознающего устройства, и электрической пишущей машинки. Для них это устройство служило просто инструментом проверки правильности гипотезы. Но в принципе его можно было использовать как самостоятельный аппарат. Например, для диктовки в микрофон текста доклада или научной статьи, чтобы получить на выходе устройства тот же текст уже отпечатанным. Другими словами, это устройство могло решить проблему автоматизации труда машинисток и стенографисток. А сотрудники вычислительных центров смогли бы вводить данные в математические машины, просто диктуя их в микрофон.
Решение проблемы, которая стояла перед ними, нельзя было переоценить. В системе «человек-машина» больше не было промежуточных звеньев и составление программ значительно упрощалось.
