«Ну да ничего, — рассуждал Хенкин-младший, — карьера отца стала трамплином, а остального я добьюсь сам! В конце концов, титул и герб можно просто купить за хорошие деньги — так теперь поступают многие состоятельные люди. Можно купить даже родословную, ибо настоящая, как пресловутая ложка дёгтя, способна вечно портить моё будущее! Не такой уж это и обман: если разобраться, в корнях каждого землянина за тысячелетия появлялась хотя бы капля аристократической крови, просто не всем удалось официально это зарегистрировать».
Невероятная способность Свифта перемещаться через умопомрачительные расстояния космоса пугала и в то же время неудержимо влекла Хенкина. Одно дело — угроза существованию фирмы, но, с другой стороны, может быть, и он, Хенкин, способен пересекать Галактику из конца в конец за считанные мгновения? И никакой клаустрофобии…
Никогда, никому и ни за что на свете он не признается, что двухнедельное заключение в металлическом саркофаге космолёта отняло у него, должно быть, несколько месяцев или даже лет жизни. Возможно, он и не в полной мере подвержен этой болезни, но одиночество в любом тесном замкнутом пространстве, будь то кабина лифта или салон автомобиля, даже элементарная ванная комната, подавляет его, выжимает, словно лимон.
Даже по этой причине постоянное присутствие рядом Сэма было не просто желательным, но и необходимым…
Во время ревизии склада Хенкин насчитал большое количество обслуживающих роботов: дворников, грузчиков, монтажников. Всё это было старьё и хлам, только занимающий место и дожидающийся отправки в плавильную печь. Большинство из них были даже не самообучающимися, а программировались на небольшое, ограниченное количество операций. От нечего делать Хенкин стал обучать Сэма обращению с ними. Что-что, а это он знал хорошо, ибо свою работу в фирме начинал именно программистом. Кроме вновь вспыхнувшей тяги к «железякам», у него был и другой интерес: можно было беседовать со Свифтом в спокойной и непринуждённой рабочей обстановке.
Хенкин давно убедился, что хорошего слушателя доводится встречать так же редко, как и истинно талантливого человека. Все хотят говорить и слушают только себя, вовсе не обращая внимания на высказывания собеседника. А если, в соответствии с занимаемым служебным положением, приходится выслушивать мнения и приказы других, то делается это с крайней неохотой.
В отличие от других, простодушный и, как ему представлялось, наивный Сэм буквально внимал всему, о чём заводил разговор Хенкин. И, казалось, на глазах «умнел». Мозг Свифта словно просыпался от какой-то длительной спячки.
Однако, несмотря на внешнюю простоватость Сэма, Хенкину так и не удалось вызвать его на откровенный разговор. Как говорится, на разговор по душам. Едва вопросы начинали касаться его прошлого, Свифт замыкался, начинал отвечать уклончиво, а то и просто отмалчивался. И чтобы окончательно не отпугнуть собеседника, Хенкин тут же менял тему беседы. Он рассчитывал, что с появлением Митчелла можно будет форсировать «дознание», не боясь внезапного исчезновения Свифта.
Перед сном, лёжа в постели, Хенкин анализировал каждую фразу, каждое слово «ковбоя» — и продумывал все, даже самые невероятные, версии. Исходя из каждой, он достраивал цепочку возможных событий. Зачастую решал предлагаемые самому себе задачи до глубокой ночи — и всё для того, чтобы отогнать еженощные, слишком близко подбирающиеся признаки выжидающей подходящего момента клаустрофобии.
Если постоянно думать об одном и том же, то привыкаешь к круговороту привычных мыслей — и они переходят словно бы на некий внешний ярус сознания, не мешая работать физически, или вести напряжённую беседу, или даже писать технический отчёт. Напряжённая работа мозга происходит где-то в подсознании: там пощёлкивает неутомимый счётчик сбора информации, в накопителе случайные слова складываются в конкретные значения, невероятные предположения перерастают в допущения, а сомнительные гипотезы превращаются в аксиомы. И однажды, как озарение, как голос невидимого оракула, прозвучит в мозгу удивительная по простоте мысль, диктующая великое открытие.
Именно такую мысль в конце концов озвучил напряжённо работавший много дней мозг Хенкина: «Да, Сэм может в любой момент выйти из-под контроля, он даже может на время исчезнуть и затеряться — но ликвидировать его нельзя ни в коем случае. Пусть его невероятная способность угрожает благополучию фирмы, но моя случайная встреча с Сэмом — это самая большая удача. Она сулит всё, что только можно пожелать! Или ничего, кроме разочарования…»
Бессонными вечерами он нанизывал всё новые мысли на стержень сформировавшейся идеи:
«Сэм утверждает, что посредник на другой планете должен вспомнить его как можно детальней… Но за то время, пока я оказался на Эшере, „ковбой“ мог как-то измениться внешне и даже переместиться куда-нибудь, куда ему заблагорассудится… Посредник же может „перенести“ его лишь таким, каким видел. Есть здесь противоречие или нет?..
Хорошо ещё, что я телепортировал его без колонны и информационного табло, как это получилось с кактусом! Рухнул бы при этом свод терминала или нет?.. Хотя про колонну в тот момент в космопорту Эшера я даже и не вспомнил! Если он перемещается в пространстве, то должен ли был пробить собой крышу здания?.. Ну, допустим, что он в это время находился на улице — но уж кактус-то непременно должен был расплющиться о потолок холла. Значит, происходит не прямой перенос, а что-то другое…
Что же получается: представь я одновременно с Сэмом весь космопорт — и он оказался бы здесь, на Эшере? Хотя значительно проще представить один лишь „Геркулес“… Раз — и он вместе с пассажирами на Эшере! Кто-то из представителей фирмы представил его на Пандоре — и космолёт уже там! Получается мгновенный перенос в любую точку Галактики, причём за соответствующую плату. Никаких накладных расходов! Бешеная прибыль — и практически никаких затрат!..»
«Но ведь скорость не может быть безграничной, — убеждал себя Хенкин-скептик, — это вроде бы доказано, проверено и перепроверено научно. Сэм признался, что не знает, как это у него получается. Действительно, ведь у него нет приборов, чтобы находить разветвления каналов нуль-переходов?.. Это значит, что он должен перемещаться по кратчайшему пути — то есть по прямой?
Но если при преодолении порога скорости света с атомов срывается оболочка, то невозможно даже представить, как потом из всей этой мешанины материализуется живой и невредимый Сэм. Значит, здесь что-то другое?.. Или само время в момент, когда происходит перемещение, течёт для Сэма с другой скоростью? Вернее, уже не течёт, а мчится…
