Но Бойн не сделал этого.
— Доброе утро, — повторил он тихо. Он взглянул на звезды, как бы стараясь угадать, о чем говорит Джермин. Он укоризненно сказал:
— Нет никакого Солнца, Джермин. Что вы об этом думаете? — голос его был хриплым и резким.
Джермин судорожно глотнул.
— Гражданин, может быть вы…
— Солнца нет, вы слышите?! — Мужчина всхлипывал. — Холодно, Джермин. Пирамиды не собираются давать нам новое Солнце, вы знаете об этом? Они собираются уморить нас голодом, заморозить нас. Они покончили с нами. Мы обречены, все. — Он почти кричал. Люди, прогуливавшиеся по Пайн Стрит, старались не смотреть на него, но не всем это удавалось.
Бойн беспомощно ухватился за Джермина. Джермин с отвращением отпрянул — к нему прикоснулись!
Это, казалось, отрезвило Бойна. Взгляд стал разумным. Он сказал:
— Я, — он запнулся, пристально посмотрел вокруг, — думаю, я поем на завтрак хлеба, — сказал он некстати и нырнул в закусочную.
Резкий голос, крик, прикосновения — абсолютно не умеет вести себя!
После ухода Бойна Гражданин Джермин стоял, потрясенный. Рука полуприподнята для прощального похлопывания по запястью, челюсть отвисла, глаза широко раскрыты. Так, будто Джермин тоже не умеет вести себя.
И все это в День Возгорания Нового Солнца!
«Что бы это могло значить? — раздраженно думал Джермин. — Был ли Бойн на краю?.. Могло ли быть, что он почти?..»
Он отбросил эту мысль. Лишь одно могло бы объяснить поведение Бойна. Но было непозволительно, чтобы один Гражданин думал так о другом.
Все равно, отважился подумать Джермин, все равно, Гражданин Бойн выглядел так, как будто, ну как будто он был готов в ярости наброситься на всякого встречного.
Глен Тропайл в закусочной барабанил по прилавку. Неповоротливый продавец овсянки принес, наконец, чашку с солью и кувшин снятого молока. Из аккуратно разложенных в чашке фунтиков с солью Тропайл взял себе сверху один; он взглянул на продавца; его пальцы застыли на мгновение, затем он быстро разорвал фунтик, высыпал соль в овсянку и налил молока, ровно столько, сколько разрешалось.
Он ел быстро и умело, наблюдая за происходящим на улице.
Они, как всегда, бродили как лунатики. Сегодня их, может быть, было больше чем обычно, потому что Они надеялись, что этот день станет днем нового расцвета Солнца.
Тропайл всегда в мыслях называл блуждающих, бродящих как лунатики Граждан «Они». Где-то были и «Мы», несомненно, но Тропайл еще не определил где, не обнаружил этого даже в браке. Он не торопился. Когда ему было четырнадцать, Глен Тропайл узнал о себе нечто такое, чего бы он не хотел знать; он не любит, когда над ним берут верх; он должен иметь преимущество во всех своих начинаниях, иначе невыносимое нетерпение поселялось в мозгу, вызывая у него состояние дискомфорта. Он узнавал о себе все новые вещи, вызывавшие в нем страх, и постепенно он понял, что от того «Мы», которое приняло бы его, лучше было держаться подальше.
Он понял, что он Волк.
Несколько лет Тропайл боролся с этим, потому что слово «Волк» считалось неприличным, и детей, с которыми он играл, строго наказывали только за то, что они его произносили. Было неприлично, чтобы один Гражданин наживался за счет другого, а Волки поступали так. Гражданину было положено безропотно принимать то, что он имеет, и не стремиться к большему; находить красоту в мелочах, приспосабливаться — с минимальным напряжением и неловкостью — к жизни, какой бы она ни была. Волки были не такими. Волки никогда не погружались в Медитацию, Волки никогда не чувствовали благодарности, Волки никогда не подвергались Перемещению, высшей благодати, даруемой только тем, кто добился успеха в идеальных размышлениях о Взаимосвязи. Это отказ от мира и от плоти путем избавления от обоих — этого Волк никогда не мог достичь.
Соответственно, Глен Тропайл изо всех сил стремился делать все то, чего не умели Волки.
Он почти добился успеха. Его специальность — Наблюдения за Водой — была самой уважаемой. Он добился многих почти успешных Медитаций о Взаимосвязи.
И все же он по-прежнему был Волком. Потому что он все еще ощущал жгучий зуд, желание триумфа и превосходства. По этой причине ему было почти невозможно найти друзей среди Граждан, и постепенно он почти отказался от этой мысли.
Тропайл приехал в Вилинг около года назад и был одним из первых поселенцев. И однако не было на улице ни одного Гражданина, который был бы готов обменяться с ним приветственными жестами.
Он знал их, почти всех. Знал их имена и имена их жен. Он знал, из каких северных штатов они перебрались сюда, когда Солнце стало тусклее, а площадь, занимаемая льдом, увеличилась; он знал с точностью до четверти грамма, сколько сахара, соли и кофе каждый из них отложил — для гостей, конечно, не для себя. Хорошо воспитанный Гражданин делает запасы только на радость другим, а не себе. Он знал все это, потому что знание давало ему преимущество перед ними. Но не было никакой пользы в том, чтобы кто-нибудь знал его.
Немногие знали его. Этот банкир Джермин. Тропайл подходил к нему лишь несколько месяцев назад относительно будущего займа. Но это была случайная нервозная встреча. Идея была блистательно проста для Тропайла: организовать экспедицию в богатые угольные шахты, находившиеся неподалеку; найти уголь, привезти его в Вилинг; отапливать дома. Но для Джермина она была еретической. И Тропайл был счастлив, что ему лишь отказали в займе, а не обозвали во всеуслышание Волком. Продавец овсянки озабоченно суетился вокруг солонки с аккуратно сложенными фунтиками соли.
Тропайл старался избегать его взгляда. Ему не было дела до кривой неодобрительной усмешки, которой бы продавец одарил его, представься ему такой случай. Тропайл хорошо знал, что беспокоит продавца. Пусть беспокоит. Тропайл имел привычку брать лишние пакетики с солью; вот и сейчас они были у него в карманах. Пусть продавец гадает, почему не хватает пакетиков.
Тропайл облизал ложку и вышел на улицу. Дул очень холодный ветер, но Тропайл был в двойной парке.
Какой-то Гражданин прошел мимо. Он был один. Странно, подумал Тропайл. Гражданин шел быстро. На его лице застыло выражение крайнего отчаяния. Еще более странно. Странно настолько, что стоит того, чтобы приглядеться повнимательнее, потому что такая поспешность, такая рассеянность наводили Тропайла на кое-какие мысли. Торопливость и рассеянность были нетипичны для покорных овечек, которые относились к классу «Они». Все это проявлялось лишь в одном особом случае.
Глен Тропайл перешел улицу и последовал за рассеянным Гражданином, которого, как он знал, звали Бойн. Около булочной этот человек натолкнулся на Гражданина Джермина. Тропайл стоял позади, так чтобы его не было видно; он наблюдал и слушал. Бойн был на грани нервного срыва, и то, что видел и слышал Тропайл, только подтверждало его диагноз.
