— Какая ты красивая, — прошептал Борис. — Ах, какая ты красивая.
— У тебя дурное настроение, — послышалось в ответ. — Боишься предстоящего перелета?
— Нет.
— Сомневаешься в том, что я говорю правду?
— Нет, нет.
— Все еще ревнуешь меня к тем троим?
— Нет, боже мой, конечно же нет.
— Тогда что с тобой происходит?
— Не знаю… Чушь какая-то в голову лезет. Ерунда.
— Расскажи, — Цирин шагнула к нему. — А хочешь я прочту твои мысли?
— Нет! О, нет! — предложение это показалось нашему герою столь противоестественным, что он отпрянул назад, угодив точнехонько на табуретку (Откровенно говоря, автор лично позаботился о том, чтобы Борис Сергеевич, представлявший в данную минуту всех нас, земную, если хотите, цивилизацию, не оказался на полу в пасквильной и противоестественной позе. Двигать же мебель внутри собственного рассказа — что может быть проще?)
Итак, наш герой угнездился на табурете, имея супротив себя нагую инопланетянку… Виноват, ошибся. В какой- то момент, автор занятый перестановкой кухонной мебели, не углядел когда, Цирин облеклась в серебристо-голубой комбинезон, впрочем весьма тщательно облегавший тело.
— И все же объясни, что тебя беспокоит? — голос космической девы был полон сочувствия, и Борис, устыдясь своей ретирады заговорил: "Это все Леха. Алексей Аристархович, то есть. Сосед мой… Он, понимаешь…" И далее слово в слово была пересказана уже известная читателям история. В ней уместились и автомобильная катастрофа, и периодические запои, и "Сент-Луис блюз", и возвращение из "Раздольного". Всему нашлось свое место. Все разложил Борис на свои полки. Разложил и замолк, созерцая представшую перед ним картину.
Шутки в сторону. Со всей очевидностью, на том уровне откровенности, когда обманывать себя бессмысленно, он понял, что сосед без него подохнет с голоду. Как собака.
Понял и затосковал обречено.
А Цирин молчала. Она все поняла и молчала. Покусывала губы.
Наконец проговорила:
— Этот, как его… Леха… твой друг?
— Да ни в коем случае! — взвился наш герой. — Он жернов на моей шее! Мое проклятие!
— Значит…
— Ничего это не значит! Ну, не могу я его бросить. Понимаешь, не могу!
Дикость какая, — думал он при этом. Неужели все так и кончится?
Надо признаться, — автор ошарашен не менее своего героя. Он ловко рассчитал сюжет — не бог весть что, но и не без изюминки, дело уже идет к хепиэнду, и тут на тебе, Леха! Влез и попутал все карты!
Однако, если быть честным, автора беспокоит не столько сложившаяся ситуация, ни даже судьба самого рассказа — бог с ним с рассказом, придумаем что-нибудь похлеще! Нет, ему, автору, то есть мне, черт возьми! не нравится собственная позиция, точнее отсутствие оной, ибо на вопрос: что бы сделал я, окажись на месте героя — ответа нет. Отговорка же типа: вот окажусь и подумаю — суть паллиатив, и как таковой не принимается. Не тот счет.
Потому-то поступок Бориса Сергеевича автору мучительно непонятен. И не только автору.
Цирин не сдавалась:
— Но это не логично, — рассудительно произнесла она, приглашая нашего героя в выси абстрактных истин. — Сравни: с одной стороны человечество, чьим учителем ты можешь стать, а это шесть миллиардов человек и сколько среди них несчастных, ждущих твоей помощи, а с другой…
— Все так, все так! — с жаром согласился Борис, не дав подруге договорить. — Я и сам из-за этого маюсь. Что человечество, он даже мизинца твоего не стоит, чертов сукин сын!
Надо отметить, что набор из трех последних слов был у Бориса свет Сергеевича пределом ругательского лексикона. Обычному гражданину для достижения адекватности потребовались бы куда более энергичные выражения.
— Оставь мой мизинец в покое! — запальчиво проговорила Цирин. Видимо упоминание этой части ее тела в едином контексте с Лехой показалось ей донельзя обидным. — Я предлагаю тебе задуматься над выбором: человечество или Леха, — имя соседа она произнесла с поистине космическим презрением. — Подумай!
Наш герой подумал и тихо проговорил:
— Наверное, я редкостный кретин… Понимаешь Лена, — волнуясь, он назвал даркианку земным именем. — Понимаешь, Лена, человечество, оно где-то там, — его руки изобразили нечто неопределенное. — Я его честно говоря и представить себе не могу. А Леха, он рядом. Через стену. Куда от него денешься…
И Борис замолчал, проклиная свое немотство, мучительно чувствуя, что объяснить так ничего и не сумел.
Казалось, прошла вечность…
Звонок будильника, поставленного на шесть, точно хрестоматийный петух, известил, что настало время ухода…
— Может-быть-ты-останешься? — на одном дыхании выпалил наш герой.
— Не могу, я обязана вернуться, — Цирин плакала, не скрывая слез. — Прощай, любимый.
Вокруг нее вспыхнуло золотистое сияние, закрывая дорогой до боли силуэт.
Неподвижный, точно пригвожденный к месту, наблюдал Борис за представленной метаморфозой, как вдруг, дверь холодильника распахнулась и из кухонной сей машины, точно из лифта, стремительно шагнул высокий, широкоплечий мужчина в элегантном костюме-тройке.
— Хтар! — резко выкрикнул он. ("хтар" по даркийски означает "стой!" — могли бы и сами догадаться и не задавать глупых вопросов) — Хтар ген! (То есть "стой немедленно")
Золотистое сияние погасло. Экс-путешественница с изумлением смотрела на гостя из холодильника. ("Бирюса", первая модель) Что же до нашего героя, то он, без преувеличения говоря, превратился в мужской вариант известной мадам Лот.
— Верховный координатор Гаррет! — воскликнула, наконец, Цирин. — Боже мой, вы…
— Да, я, — мужчина стряхнул с волос льдинки.
— Но что вас привело сюда?
— Ситуация "Ч", — сурово ответствовал выходец из холодильника. — Впрочем, вам по табельному расписанию данная ситуация неизвестна… Давайте-ка присядем. Разговор будет непростой, — он обвел глазами кухню и под требовательным его взглядом колченогие табуретки — уродливый продукт активности местной мебельной фабрики — превратились в удобные кожаные кресла.
Да, завидно. Такого чуда я, как автор, совершить не могу. Ну, подвинуть табуретку, ну, достать билет на самолет, или — предел возможности — путевку за полцены в "Раздольное", это еще могу. А вот чтобы наши табуретки, да в роскошные кресла, — воля ваша, уважаемый читатель, — это только инопланетяне могут. А у меня и денег таких нет…
… Все герои разместились с удобством и долго молчали. Однако, каждый при этом, молчал на свой манер.
Значительным и весомым было безмолвие Верховного Координатора. Точно вакуум виртуальными частицами полнилось оно признаками власти и властности.
