— С каким деревом?
— Обыкновенным. Большим, старым. Растет себе дерево на улице. Триста лет. Никто, понятно, его не трогает, теперь особенно. А в нем уже четверть века тот самый камень. Это мне дед передал. Сегодня днем я удостоверился: порядок. Но камень дьявольский уже оттуда не вытянешь — как врос. Не беда: придется все спалить.
— Как?
— Очень просто. Ликвидировать. А то еще какой-нибудь болван обнаружит ненароком. Возьмут задаром — мне только такой обиды ко всему недостает…
— Ты не имеешь права так делать — жечь! Понял?
— Почему это? Камень, считай, теперь — мой, а дерево — ничье.
— И камень не твой, и дерево — мое, понял? Не дам тебе их, понял? — Она сжала кулачки и с яростью смотрела на Мита. Он отвернулся, пошел, но она выросла перед ним:
— Я не отпущу тебя, понял?!
Он ускорил шаг, но она не отставала. Он схватил ее за руки:
— Чего ты от меня хочешь, малая?
Она не вырывалась, но твердила:
— Бей, калечь и меня. Тебе, наверное, ничего не стоит…
Он отпустил Лиду, неторопливо зашагал по улице, она рядом.
Лида смутно чувствовала, что он так или иначе пройдет мимо того дерева, мимо камня, «звездного» камня, и старалась запомнить маршрут, и не могла не запомнить в эту ночь. И он понимал, что не следует шагать туда, но какой-то бес толкал его пройти опять неподалеку от дерева и постараться не выдать себя…
Становилось сумрачнее и прохладнее; словно урывками налетал откуда-то холодный ветер. Огни сделали ночной город волшебно-цветным. Улицы отчетливы, но, кажется, немудрено заблудиться во времени, выйти невзначай в послезавтра или в детский час. Расходятся люди в сон, тают парочки, сникают желтые окна, и только машины никак не могут угомониться, по инерции мчатся, тоже — в сон.
Тише, тише. Каждый выкрик стреляет; что-то выбалтывает фонтан; пересвистываются поезда. Еще тише. Поневоле заглушаешь шаги. Можно совсем остановиться, и город все равно будет идти навстречу. Ненужно раскинулись витрины. Горбунья колдует в аптеке. Доживают ночь вчерашние газеты. Из окна в окно продета музыка — кому она?..
У какого-то дома Лидия круто остановилась, стала вслух читать начертанное на мемориальной доске. Мит проворчал:
— Что с того? Никто спасиба не сказал…
Свернул на новые кварталы, нарочито — подальше от дерева. На чуть влажном асфальте томятся опавшие лепестки, и явственно слышен цветочный запах. Тьма загустела в недостроенных коробках домов. На пустырях лаяли псы. У подъездов пустые скорлупки детских колясок. В редких окошках неяркий свет — зеленый, багряный. Повернули обратно. Другим маршрутом.
— Здесь не пройдем, слышишь, Мит, запретная зона.
Молча свернул. Постовые внешне безразлично провожают глазами. Запутанные улочки старого города. Лида сделала несколько шагов в какие-то ворота:
— Идем. Ты что, боишься?
Мит нехотя последовал за ней:
— Живешь тут?
— Не я, тетя. Сейчас бы постучаться: «Тетя, пусти, я проголодалась, замерзла и — не одна».
— Ну и что?
— Ничего. Тетя всегда считала меня не совсем нормальной.
Повела проходными дворами к обрыву, с которого видны смутные крыши, а под ними еще и фонари — лестницей, и полоска речки. Снова бульвар, шелест листьев, разлет редких машин. Загляделась девушка в афиши, ой! — он исчез! Как сквозь землю…
— Мит! — пробежала. — Ты куда?.. Мит! Иди, что скажу…
Его не было, как не бывало. Добрела до скамейки, зябко сжалась, сквозь сонные слезки ехали дома. Очнулась — голова у него на плече.
— Пошутил я. — Он впервые за их знакомство просто улыбался. — А ты считала, и взаправду удрал — поджигатель? Это успеется.
Он приподнялся, поцеловал ее и еще раз; навзничь лег на скамью, спрятав голову Лиде на колени. Расплываются звезды, их слишком много, и чудится, все прибывает и прибывает, небо делается тесным, серебряным, тяжелым…
Нахально, деловито, удивительно щебетали птицы, напропалую гоняя по желто-розовой напирающей заре. Как из другого, завтрашнего мира, выплыл поливальщик: затанцевали миллионы радужных горошин… Люди выбегали на улицы, будто каждый будил десяток других. Мит и Лида еще спросонок держались за руки, пока это не стало невозможно. Еле дождались открытия кафе. Потом грызли карамель в скверике на Каменной площади.
— Лид, понимаешь, я проиграл. Может, если б не ты, мне б казалось, что все проиграл. Да я и так уже почти ни на что не надеюсь в жизни… Дождик будет… Гляди, Лидушка, правда, — сильное дерево?..
Ощутила, что — оно и что открыл ей.
— Чудесное. Ему триста лет. Оно помнит, как этот сквер был темным лесом, — начала сочинять, почти как Лаун. — И там, где оно чуть не прислонилось к решетке сквера, пролегала звериная тропа. Потом у этого дерева распинали неверных… А оно все росло, и корни выпирали из земли, и ствол мужал, а ветви даже зимой не казались ни тонкими, как руки подростков, ни старчески немощными. А ныне оно охраняет тайны птичьих гнезд. И…
— Слышь: оно твое, пусть будет твоим. А камень действительно врос, что ли. Дед упоминал: незаметное дупло. Я нащупал, вытянул ложный сучок, но камень как приварен!.. Хотя — мне ж это ни к чему…
Ветер вовсю шумел листвой, небо темнело на глазах, в сквере было еще сухо, но кругом на улицах разворачивалось пестрое кружение прохожих и что-то шлепалось и мельтешилось в кронах деревьев.
Перед Лидой и Митом возник в строгом костюме…
— Лаун! Вот не рассчитывал, что придете… Сюда…
— А я поверил, на все сто. Идемте со мной, Мит. Туб и в самом деле оперативен…
Они вышли из сквера, как в мираж — к новенькой, омытой новизной стальной красавице, крепкой, ладной, послушной. Той, что, как водится, немного не такая, как в мечте, потому что выпорхнула из будущего, чтобы можно было коснуться в настоящем…
Мит глядел то на Лауна, то на Лиду:
— Это неправда… Подстроено. Это чтобы меня — в ловушку. Едем к вам, Лаун, я не поверю, пока…
Он почти втолкнул их в машину, сумасшедшим ходом — к дому Лауна.
— Открывайте дверь!
В комнате ужасно пустынно. Книги — пачками, перевязанные, в чемоданах, готовые в печальный путь. Разве что несколько уцелело на полках случайные, или те, без которых вовсе невмоготу…
— Ага! — Мит перепрыгнул через связки. — За мной. Я не останусь в долгу!..
Теперь он вел машину не торопясь, торжественно. Капли залепили стекла, можно было представить, что машина летит куда-то в космос.
— А прелесть у меня машинка!
Втроем пробежали в скверик. Прильнули к мокрой коре.
— Он, он… Да, имитация такого узора исключена… Но звездочки сделались цветными, как тогда, прикоснувшись к живому… Да, да, он, «звездный»… Я ведь столько раз проходил мимо этого дерева. Теперь мне кажется, я интуитивно любил и этот сквер, и это вечное дерево…
