Карина сидела вся напряженная и слушала. Савелий отпил глоток кофе и нервно закурил.
- Мне захотелось музыки. И она возникла. Музыка, которой я никогда не слышал и не услышу. Она звучала так естественно, так отчетливо, она наполняла всю мою плоть, она пронизывала меня. Но дело даже не в ней, а в самом звучании, Никакая аппаратура не способна его передать Потом стали появляться женщины. Одна сменяла другую, и наконец явилась та, которую я любил в мечтах своих. - Савелий замолк.
- Продолжай, - еле слышно, словно боясь расколоть наступившую тишину, попросила Карина.
- Я ощутил ее гладкую кожу, - смущенно, точно чего-то стыдясь, произнес Варежкин. - Она рассмеялась и исчезла. Тогда тот, что сидел слева, назовем его Главным, встает и говорит: "Ты явился, твои эмоциональные ресурсы, твой энергетический запас нам вполне подходят. Мы долго тебя ждали. Ты - Второй. Первый не может без тебя". Я, признаться, ничего не понимал, и тут я увидел на стене портрет мальчика: "Кто это?" И Главный ответил: "Тебе незачем знать, но если..." Неожиданно на середину комнаты вышел мальчик лет пятишести. Это и был тот - изображенный на портрете.
"Что ж, - сказал Главный, - раз он пришел, то посмотри на него и запомни. Это и есть Первый. Ты с ним еще встретишься. Здесь. В этой комнате. На этом паркетном полу, изъеденном лунной солью. И это будет твой звездный час. Ты станешь счастливым. Богатым. Известным. Когда настанет время, когда мы этого захотим, и когда Первый будет готов".
Внезапно все исчезло. Я проснулся. Вокруг была тишина. И только в окне сияло нестерпимым светом пятно. Уменьшаясь, оно меняло окраску, пока не загустело и не слилось с ночным небом. И хоть это смешно и нелепо, но мой мозг был кристально ясным. Я ощутил такой прилив сил, такую легкость, что готов был перевернуть весь мир. И до сих пор я верю, что это был не сон, а нечто иное, неподвластное разуму. Все было так реально, и особенно это светящееся пятно...
Я готов поверить в любую гипотезу, в любую версию, только бы объяснили, что это было. Я готов на все, чтобы побывать в той комнате еще раз. Понимаешь, они выполняли любое желание, которое вспыхивало в моем сознании, и я впервые увидел Ее.
- Савелий, когда это случилось?
- Год назад, в январе.
- Ты хочешь объяснений? По-моему, любой психиатр все тебе объяснит. Наверное, ты был перевозбужден или болен, оттого тебя и лихорадило, а во сне кризис миновал и ты почувствовал легкость. Попробуй все-таки обратиться к врачу. Попробуй, - наставляла Карина.
- Обратиться к врачу? Еще чего! Верю, что еще раз побываю там. Должен. Иначе, это видение, эта вспышкя будет преследовать меня всю жизнь.
- Дело твое. Жди. Авось, дождешься.
Рассказ Савелия не давал Карине покоя, и, в конце концов, она сдалась: мигом оделась и почти бегом бросилась на почту.
Савелий растерялся, увидев телеграмму, так как лет пять не только телеграмм, но даже писем и открыток не получал. "Немедленно приезжай тчк Карина". Этого Савелий вовсе не ожидал. "Что стряслось?" - недоумевал он, торопливо собираясь в путь.
Таксист, чувствуя нервозность пассажира, прибавил газу.
Сломя голову Савелий взбежал на четвертый этаж и, забыв, что существует звонок, забарабанил в дверь, Она моментально распахнулась.
- Ненормальный! Звонок же есть! - воскликнула Карина.
- Какой звонок? Что стряслось? - наступая на Карину, выпалил Савелий.
- Савелий, на тебе же лица нет.
- Какого лица? Что случилось? Рассказывай, что произошло, -требовательно спросил Савелий.
- Ничего не случилось. - Карина цепко взяла Варежкина за руку и повела в комнату. - Я здорова. Все здоровы. Погода прекрасная. На работе все идет по плану. Землетрясений не было. Шкаф на меня не упал. Луна - не свалилась. Садись же наконец.
- Если ничего... то какого... давать телеграмму да еще срочную, - уже спокойнее оказал Савелий, садясь в кресло.
- А может быть, я просто хотела увидеть тебя, посмотреть, как ты выглядишь, погладить твою головку...
- Ничего себе шуточки. Я черт знает что передумал, а ей видите ли захотелось погладить меня по головке. Гулену гладь, она привычная. Савелий хотел было подняться с кресла, но Карина его удержала.
- Успокойся, - твердо сказала Сухарева. - Я пойду поставлю чай, а ты пока отдышись и возьми себя в руки.
- Ладно, ставь свой чай, но сперва объясни...
- Объясню, - прервала его Карина. - Все объясню...
Карина резко повернулась и вышла из комнаты.
"Черт те что... Погладить по-головке", - думал взвинченный Варежкин.
Сухарева несколько раз поправляла скатерку, меняла чашки и то и дело бегала на кухню и обратно. Наконец она села, насыпала себе сахару и стала с напускным равнодушием его размешивать.
- Ты, наверное, курить хочешь? - Карина встала и снова пошла на кухню.
- Может быть, ты угомонишься? - бросил ей вдогонку Савелий.
Из кухни донесся звон разбитой посуды. Савелий раздраженно обернулся. Карина подошла к дверному косяку, прислонилась к нему и, устало улыбнувшись, сказала.
- Это всего лишь блюдце. Кажется, на счастье. Да ты не беспокойся, я подмету потом. Савелий... Мне надо рассказать одну историю и рассказать ее здесь, в этой комнате. Почему именно в этой - ты потом узнаешь.
Карина подошла к столику, села, взяла ложку, но, словно передумав, положила ее на блюдце и начала рассказывать свою историю, рассказывать издалека, но уже после первых слов Варежкин забыл и о чае, и о сигарете, которую тщательно разминал, и о разбитом блюдце, и обо всем, что еще недавно так его нервировало.
- Ты мне как-то посоветовал выкинуть сосновые ветки, что стоят в вазе, но, как видишь, они стоят до сих пор и, видимо, навсегда останутся в ней, потому что собрал их тот, дороже которого для меня не было и не будет. Я любила его всем существом, каждой клеткою своей, но любила слишком эгоистично. А поняла это, когда уже было поздно, - Сейчас бы... да, что сейчас... Все мы задним умом крепки... - Карина задумалась и посмотрела в сторону етажерки. - Он был бесконечно добрым. Жалел всех кошек и птах, всех безродных и бездомных собачонок, каждую ветку и травинку, даже ножки стола тряпкам и обматывал, чтобы, как он сам говорил, не простудились.
Был неисправимым фантазером. Сначала я снисходительно относилась к его, как мне казалось, нелепым выдумкам, к его друзьям, к их бесконечному шуму и гаму. Как-то я у них спросила: почему вы все время бегаете к нему. И они наперебой стали отвечать: он добрый, с ним интересно, он много рассказов знает. Даже стыдно признаться, но я ему почти никогда ничего не рассказывала. Правда, за ним присматривала одна старушка, но, как я позже узнала, и она ничего ему не рассказывала. Меня взяло любопытство: откуда он всякие истории знает, оказалось - придумывает сам. Потом, как из рога изобилия, посыпались всяческие мудреные вопросы. Поначалу я как-то пыталась ответить на них, но, видимо, моя сухость, нервозность, постоянные одергивания остудили его. Одним словом, закрутилась я в своих делах как белка в колесе и не заметила, что стал он молчаливым, сидит в уголке тише воды, ниже травы.
