Это они так думают, говорила себе Ивон. С тех пор они стали сомневаться. Но в этот раз — о, в этот раз, возможно… Кровь часто запульсировала в ней.
Улицы Денвера были полупустыми в пять часов дня. Компьютеры Дорожного Контроля направили автомобиль из города краткой командой. Когда их электронные предписания больше не светились на пульте, лоцман открыл топливные отсеки до максимума, пока электроника громко не взвыла, и автомобиль совершил пробег еще трехсот километров за девяносто минут. Ивон едва замечала, как быстро проносился мимо однообразный и сельский пейзаж, не заметила она и широко раскинувшийся комплекс, к которому она наконец подъехала.
Она сделала наблюдение, которое заставило ее взглянуть на все по-иному: не только Армстронг, рабочий космопорт, потерял свой романтический ореол. То же самое произошло и с научно-исследовательским и опытно-конструкторским центром Кеннеди — со всеми астронавтическими учреждениями человека. Со звездными кораблями над головой вы продолжаете доставлять припасы на Станции на Луне и Марсе, вы продолжаете организовывать экспедиции на Юпитер, вы говорите о том, чтобы отправить человека на Сатурн, но сердце у вас к этому не лежит.
К ней вернулось тревожное состояние, когда она сидела перед столом полковника Алмейды для краткого инструктажа. Старт космического корабля был назначен на девять сорок пять, она приехала на два часа раньше.
— Я не помню, кто еще летит?
— Только Вань, — сказал он ей. — Европейцы еще не закончили ремонтные работы после Коперниковской катастрофы, видишь ли. Мы предложили взять на борт Дуклоса или любого другого из них, но они не согласились. Я подозреваю, они решили сэкономить свои денежки и использовать материал из вторых рук. Русские — м-м-м — они просто информировали Центр, что Седов болен, а срочная его замена невозможна, следовательно, они этот танец пропускают. Я догадываюсь, они понесли потери гораздо большие от своего последнего кризиса стукачей, чем хотят признаться.
— Вань и я? Ну… по крайней мере, там не будет такой толкотни.
Алмейда внимательно смотрел на нее изучающим взглядом. Она была высокой женщиной, стройность которой граничила с худобой, хотя обычно ее аккуратный наряд и холеность создавали приятное впечатление. Ее лицо было также несколько вытянутым и худым — высокие скулы, нос с горбинкой, выдающийся подбородок — в своем роде очень привлекательная внешность, которую оживлял полный рот, блестящие темные глаза под выгнутыми бровями — вид, на который ни одна женщина ее лет, а ей было тридцать, не имела законного права. Рабочая одежда и прямые до плеч волосы, которые были убраны в тугой пучок, только уравновешивали ее преимущества во внешности.
— Я не думал, что Вань раздражает тебя, — медленно сказал представитель разведки.
Она рассмеялась.
— Он все время за камерой, кто делает выпад и против кого? Кроме того, он всегда точен, как робот. — Серьезно, с видимыми колебаниями: — Нет, жаловаться не на что. Мне не следовало бы говорить. Он просто не слишком веселая компания. Слишком напряжен или лучше сказать натянут? Чувствуешь, что он не перестает наблюдать за тобой, вычислять, что ты сделаешь дальше. Это действует на нервы.
Алмейда удержался от того, чтобы сказать ей, какое у него сложилось мнение о ней. Ее сдержанность, ее полуфанатичная сосредоточенность на работе, которой она была занята, заставляли его удивляться, есть ли у нее кто-то, кого можно было назвать близким другом… Родители и другие родственники были далеко на востоке, Бердт, еврейская фамилия, разве это не предполагает, что у нее есть тепленькое местечко, куда можно скрыться? Или же профессор и миссис Бердт слишком сильно гордятся своей умной дочерью, отталкивая ее от себя против своей воли, принуждая ее без передышки двигаться к новым достижениям?.. Алмейда сомневался, был ли у Ивон хоть один сексуальный партнер, кроме ее мужа, а этот брак распался в течение пяти лет… два года назад, правильно?.. Она стала, работать в Сигманианском проекте незадолго до этого.
Он снова обратил свое внимание на нее.
— Не беспокойся, Энди. В этот раз я буду слишком занята, чтобы обращать на это внимание.
— Что? У тебя есть какие-то предложения?
— Возможно. После последнего заседания мне в голову пришла мысль. С тех пор я над ней работала, и, наконец, возникла, кажется, некая схема. — Неожиданно энтузиазм сделал ее красавицей. Но она сомкнула губы и покачала головой. — Я предпочла бы больше ничего не рассказывать, пока не испробую эту идею.
Алмейда потеребил свою ван-дейковскую бороду, которая не противоречила военному уставу.
— Ты ведь записала ее, на случай — м-м-м — несчастья, не так ли?
— Конечно. В моем кабинете дома, с остальными моими бумагами. — Ивон поднялась. — Если мы тут закончили, мне бы хотелось что-нибудь перекусить.
Она не могла представить, что так устанет, пока ее автопилот маневрировал к месту встречи.
В левом окне под углом в десять градусов на расстоянии семидесяти пяти тысяч километров Земля светилась в темноте. Дневная сторона была во сто крат синее оттенком, и темные тени кружились с головокружительной чистотой, которая была ничем иным, как погодой. Для нее были неразличимы расплывчатые зеленовато-коричневые пятна Земли, как будто она уже отправилась к берегам, на которые не ступала нога человека. Ночная сторона была черной, эта темнота была покрыта блестками, танцующими короткими вспышками, которые могли быть грозами или большими поселениями.
Отвернув свой взгляд и позволив своим зрачкам расшириться после этого сверкания, она отыскала звезды. Из-за освещения в кабине они и в самом деле казались не больше, чем при взгляде с Пика Пайка, но не мерцающими и не приветливо отчетливыми. В стороне от них плыл корабль, который они послали.
То, что можно было видеть оттуда, было несколько фрагментарно. Корабль был — возможно — скорее взаимодействием загадочных огромных силовых полей, чем металлом, кристаллами и синтетическими материалами. Вы увидели бы две сферы, отливающие цветом меди. Большая, несколько сотен метров в поперечнике, была почти полностью замкнута. Из корпуса выдавались башенки, иглы, диски, рамы, купола, конструкции, напоминающие паутину, и объекты, которые сложно описать словами, о функциях которых можно только догадываться. Они не образовывали безобразного хаоса. Вместо этого формы и массы имели обтекаемое единство, от которого захватывало дух, которое никогда не оставалось на одном месте, потому что глаз находил новые углы, ум — новые аспекты; Парфенон, Собор Чартера, Тадж-Махал, архитектура запада Таиланда не могли соперничать с этой замысловатой простотой, с этим безмятежным динамизмом.
