- Мне не нужен сад. Нет. Нужен донор.
- Это не ко мне, - энергично махнул рукой мальчишка. - Я на мену не хожу. Меня мамка с батей пытались туда пристроить, сами отвели, и талончик на перекачку получили. Под него водки набрали и сапог резиновых три пары, а я... - мальчишка внезапно замолчал. - Или вы уже засажены?
- Видимо, да... - кивнул бизер.
- Давно?
- Четыре месяца назад.
- Зачем же вам еще? Не доели?
- Думаю, напротив, объелся.
- Леонардо! - окликнул мальчика низкий женский голос.
Открытый белоснежный аэрокар висел в полуметре над землей, приподняв вверх прозрачный обтекаемый нос, поэтому женщине на сиденье пришлось откинуться назад. Лет ей было уже за тридцать. Узкое смуглое лицо с черными, чуть косо прорезанными глазами, щедро обсыпали темные родинки, а одна, величиной с горошину, угнездилась на верхней губе, придавая тонкогубому рту выражение змеиного ехидства. Темные волосы, тонкие и прямые, были стянуты на затылке и заколоты черепаховым гребнем. Черное шелковое платье с серебристым отливом , закрывало не только плечи, но и шею, зато полностью оставляло открытыми руки.
- Леонардо, я же запретила тебе ходить на мену, - проговорила женщина строгим голосом.
- Кто это? - спросил Генрих. - Твоя мать?
- Как же! - хихикнул Леонардо. - Хозяйка моя, Ядвига. Классная баба. Она все про огороды знает.
- Все знает... - как эхо, повторил Генрих. - Может, она знает, где мне искать того, второго?
Хотя он говорил тихо и стоял далеко, Ядвига расслышала вопрос. Внимательно оглядела Генриха с головы до ног, и в свою очередь спросила:
- А ты кто?
- Я - Уилл Шекспир. Может, слышали? Жил такой дрянной актер когда-то. В молодости - браконьер, а в старости - процентщик. Но так вышло, что имя его навсегда прилепилось к титульным листам "Гамлета" и "Короля Лира". Так вот я - только имя, наклейка над чужим талантом.
- Хочешь избавиться от имени? Или от таланта? - Ядвига смотрела в упор, не мигая.
Мнилось - она хочет разбить скорлупу лица и вытащить на поверхность нечто, скрытое маской кожи.
- Хочу найти прежнего себя. Я уверен - мой собственный мозг был не менее ценен.
- Зачем же ты купил себе новый талант? - усмехнулась Ядвига.
- Так вышло, - пожал плечами Генрих. - Не я в том виноват.
- Все виноваты без вины. И кто же должен исправлять содеянное?
Генрих улыбнулся. Ему нравился этот разговор, похожий на разминку фехтовальщиков.
- Вот уж не думал, что встречу такую женщину здесь, в огородах.
- Ошибаешься, яблочный мой, я не из огородов. Я из сада.
При упоминании о саде в ее лице появилось что-то отталкивающее, настороженно-волчье. Будто сад был ее добычей, и волчица опасалась ее потерять.
- А я не садовник! - Генрих протестующе взмахнул рукой, пытаясь успокоить хозяйку сада. - Мне просто нужен тот, второй. Может, вы знаете, как его найти? Того, поглотившего Генриха Одда?
Несколько секунд Ядвига сидела неподвижно, глаза ее невидяще смотрели куда-то поверх головы бизера. Потом она очнулась, огляделась кругом и, распахнув дверцу аэро, сделала энергичный приглашающий жест. Генрих шагнул к машине.
- Не ты! - крикнула Ядвига. - Леонардо! - и с силой хлопнула ладонью по сиденью.
- Так что же мне делать? - настаивал Генрих.
- Ты - художник. Рисуй!
И серебристый аэрокар взмыл в небо.
Леонардо, усевшись рядом с Ядвигой, расслышал, как она прошептала:
- Он мне нужен... Да, да, он мне очень нужен... - На щеках ее выступили два ярких, будто нарисованных пятна. - У него красивое лицо, правда? - спросила неожиданно Ядвига.
- Не заметил, - буркнул Лео.
- Ты слышал: его зовут Генрих Одд.
- Сначала он назвался иначе.
- То был псевдоним, и не слишком удачный. Мы, Лео, должны с тобой узнать... - она запнулась. - Может, он опасен? Как ты думаешь, ему можно в сад? Он не повредит саду? И мы должны узнать... - но что узнать, она опять не договорила.
Впрочем, Лео давно уже привык к отрывистым фразам хозяйки и мыслям ее, брошенным наугад.
- Я понял! - воскликнул мальчишка. - Принято к исполнению, уважаемая! Шустряк все разузнает!
- Господин Шустряк связан с чернушниками, - остерегла Ядвига. - А чернушникам об этом бизере знать совершенно ни к чему.
- Чернушники не трогают бизеров.
- Кто тебе это сказал? - рассмеялась Ядвига.
- Не волнуйтесь, мадам, Шустряк, хоть и менамен, но мой брат и исключительно вам предан.
- Шустряку я никогда не доверяла. - Ядвига с сомнением покачала головой.
Серебристая машина давно уже растворилась в летнем небе, а Генрих продолжал стоять неподвижно, пытаясь отыскать в густой синеве исчезнувшую светлую точку. Потом, очнувшись, он извлек из кармана плаща толстый блокнот и вечный карандаш, и уселся прямо на пеноплиты. Рука, ведомая чужой мыслью, принялась чертить замысловатый узор из ломаных линий. По всему телу разлилась мгновенная слабость, и острая боль пронзила виски. Генрих увидел себя бредущим по свежевыпавшему снегу. Темень, до рассвета далеко, и только звезды освещали путь.
"Не ходи!" - крикнул сам себе Генрих, и все пропало.
Опять вокруг было лето, и он сидела на пеноплитах возле здания мены. Перед ним стоял какой-то огородник маленького роста с серыми от пыли волосами и искательно заглядывал в глаза. Генриху на мгновение показалось, что перед ним тот, кого он искал. Но потом понял, что ошибся. Огородник протягивал Генриху какую-то мятую бумажку, исписанную крупным детским почерком.
- В чем дело? - господин Одд раздражился.
- Ты бизер? - спросил огородник. Генрих кивнул. - Это заявление в международную комиссию касательно позиции моих четырех куриц.
- По какому вопросу? - спросил Генрих, принимая бумагу.
- По земельному.
- А я думал - по зерновому.
- А что важнее - зерновой вопрос или земельный? - хитро прищурился огородник.
- Земельный, - ответил Генрих.
- Во! - поднял палец огородник. - А чего же спрашиваешь? - И ушел с гордо поднятой головой.
Бумажка была грязной, липла к пальцам, и Генрих ее выбросил.
Бизер прикрыл глаза, сосредотачиваясь и пытаясь вспомнить мысль, пришедшую ему (или другому ) на одинокой зимней дороге.
- Снег - самый лучший в мире холст, - прошептал Генрих. - И на нем д/олжно изобразить вечность.
Он вновь принялся рисовать, бешено, торопливо, белая бумага альбома сделалась неприступной стеною, через которую надо пробиться, немедленно, сейчас! Не он рисовал - кто-то неведомый вел его руку. Вечный карандаш рвал бумагу.
Когда Генрих очнулся, изможденный, с лопающейся от боли головой, листы бумаги беспорядочно покрывали пеноплиты вокруг - кирпичики, выпавшие из крепостной стены недостижимого мира после яростной атаки. Генрих посмотрел на рисунки с тоскою. Он опять не пробился в таинственный мир, опять потерпел поражение. Правда, из набега он вернулся с добычей, но пока невозможно было понять, хороша ли она. Реальность никак не соизмерялась с недостижимым миром.
