Вел я себя, впрочем, не совсем естественно: смеялся чуть громче, чем нужно, и старался не встретиться глазами с той девочкой, только изредка и на мгновенье бросал на нее взгляд. У нее было мягкое круглое лицо и очень светлые легкие волосы, а цвет глаз я не мог рассмотреть, наверное, серые или зеленые. Подойти поближе я не решался. Может быть, боялся, что, сделав шаг к скамейке, я так и останусь в прошлом, что воронка времени засосет меня и я не смогу выбраться на поверхность, в мои естественные дни.
Что же, собственно, пугало меня? Чем плохо попросить убежища в собственной юности, пройти заново лучшую пору жизни, вступить в зрелость, не повторяя совершенных когда-то ошибок, и достичь пятидесятилетия во второй раз - с удвоенной мудростью?
Да, я не избежал такого искушения. Но Санька Карюхин был впереди, и Четэри говорила мне не раз: "Ты не бегун, ты борец. И тысяча метров не твоя дистанция".
Каждый должен искать шансы на своей дистанции. Моя пройдена больше чем наполовину, и поздно уже возвращаться к старту.
Поздно и нечестно. Второй раз прокручивать свою жизнь, лавируя и подстилая соломку на то место, где упадешь,- в этом есть что-то нечистое, верно?
Впрочем, размышляя таким образом, я скорее отстаивал свои нравственные принципы, нежели принимал решение - остаться или вернуться. Ибо как я ни старался, но через пять, от силы через десять минут неизменно вываливался из мальчишеского прошлого и оказывался напротив сквера с безумными часами. Это могло случиться от чьего-то громкого выкрика, от резкого поворота головы, от того, наконец, что я чувствовал на себе взгляд светловолосой девочки.
Тверской бульвар без шашлычной и "Новостей дня" терял сразу немного красок, но, наверное, не потому, что это здание так уж украшало его - просто с возрастом восприятие у каждого становится менее острым, да и зрение начинает пошаливать. Ноги мои тяжелели, но я все же старался не идти обратно пешком, а пробежать по аллее хотя бы сотню-другую метров. И всегда впереди маячил высокий худой мужчина с большой лысиной. Он бежал упругим, пружинистым шагом, в нем угадывался бывший спортсмен, притом хорошего класса.
С некоторого времени по дороге домой я стал встречать на аллее моложавую женщину, подтянутую, с очень светлыми волосами; мне казалось, что она как-то по-особому провожает меня взором. Иногда она прохаживалась по аллее, иногда сидела с вязаньем на скамейке. От свежих ощущений, принесенных из прошлого, мне становилось беспокойно и грустно, хотя я и понимал, что возможность совпадения ничтожно мала, и все мои сверстники давно разъехались кто куда, и так много на свете женщин с легкими светлыми волосами.
Моя жизнь, прежде полная событиями, приобрела некоторую монотонность. Что ни день, я скатывался по искривленному желобу в собственное прошлое, в одно и то же время и место, подмечал мелкие перемены, происходившие у памятника Пушкину, и ждал, волнуясь, когда же что-то изменится решительным образом. Впрочем, я не подгонял события, ведь время в юности медленное и сладостно тягучее, какой была исчезнувшая неведомо куда конфета "Коровка".
Был уже конец августа, и первые желтые листья падали на аллею, когда наступил наконец мой час - тот самый, ради которого я день за днем выходил на бульвар. Полнота больше не тревожила меня, но чего-то мне не хватало, может быть, злости, как говорила Четэри, и я был этому рад, потому что любая злость мне претит, даже спортивная. И если мой час настал, то иное чувство было тому причиной, я не хочу называть его, потому что боюсь высокопарности, знаю только, что со злостью оно никак не совмещается.
Впервые за последнее время выдался пасмурный день, к вечеру прошел мелкий дождь, и от теплого асфальта поднимался пар. Когда в середине бульвара я привычно вбежал в свое детство, там пронзительно пахло теплыми мокрыми листьями. Как всегда, я увидел впереди худую спину Сани Карюхина в пропотевшей голубой майке. Саня бежал как автомат, ритмично переставляя ноги, и руки его ходили, будто шатуны, взад и вперед, прижатые к худым бокам.
Запах листьев бил мне в ноздри, пар стелился над землей, сзади раздавался топот десятков ног, и в это мгновенье я вдруг ясно почувствовал, что могу догнать Карюхина. Эта дистанция будет моей, хотя бы один раз в жизни, пусть я и не умею как следует поднимать коленки и ноги у меня тяжеловаты для бега.
Я рванул, как будто бежал стометровку. Казалось, что Карюхин остановился, а я медленно, преодолевая могучее сопротивление, сокращаю расстояние между нами, сжимаю разделяющую нас пружину. Сердце колотилось неистово, воздуха не хватало, но я смял эту воображаемую пружину, отбросил ее прочь, и препятствия между нами уже не существовало.
Саня оглянулся, увидел меня за спиной и попытался сделать рывок, но я поравнялся с ним, и мы бежали локоть в локоть, иногда задевая друг друга.
- Еще немножечко, еще капельку,- кричала Четэри в свой рупор.Толчковой порезче!
Она кричала это мне, а не Саньке, ведь всегда невольно болеют за тех, кто слабее, кто выигрывает не по прогнозу, а вопреки ему.
И я пытался толчковой порезче, нажимал еще капельку, еще немножечко. Я не имел ничего против Карюхина, но я слышал Четэри, видел перед собой глаза той девочки так близко, как не видел никогда, чуть удлиненные серые глаза, которые смотрели на меня с надеждой и толкали меня вперед.
У бронзовых ног Пушкина я остановился. Карюхин был у меня за спиной.
Дальше все было не так, как мне виделось в мечтах.
Я не подошел к ней. Она сама встала со скамейки, посмотрела на меня в упор и тихо сказала:
- Наконец-то. Я так рада.
- Спасибо,- ответил я и замолчал беспомощно. Не знал, что еще сказать. Волна радости накатила на меня и подняла на свой пенный гребень. Наверное, я сделал какое-то неосторожное движение, может быть, просто то было движение души, я подался навстречу девочке, кажется, хотел спросить у нее имя, только и всего, но этот гребень опрокинул меня и вышвырнул на Тверской бульвар моих зрелых лет, без Пушкина и всего прочего, что осталось там, далеко, в детстве.
Но странное дело - впервые за все это время я не чувствовал усталости, словно и не пробежал километр, да еще быстрее Саньки Карюхина. Волна, которая выкинула меня на берег, толкала меня и несла, и я побежал от площади размашисто и свободно, не сожалея о том, что пришлось вернуться в сегодня. "Наконец-то",- сказала она. Так легко я никогда не бегал.
Впереди появилась худая спина лысого бегуна, того самого, которого я видел здесь и прежде. Любопытно было бы заглянуть ему в лицо, и я без особых усилий увеличил скорость. Обогнал лысого, оглянулся. Он смахивал на Саньку Карюхина, хотя, конечно, кто может поручиться...
