Я могу выбрать орудие деторождения или убийства, я могу начать вычислять спектр света и модуляции звука и принимать весну в виде таблеток.
Я могу сесть на иглу или просто стать взрослым, совершив ритуал.
Но вот этот день - труба поет над долиной, демоны с воем разлетаются, бросив своих заклинателей.
Кем я буду тогда, и где будет то, что было с нами? Ведь все это было, было с нами, Мария! Ты помнишь?
Какие ангелы поднимут тогда бокалы за нашу любовь?
Я валялся с книжкой Джека Лондона, а Мария что-то строчила на машинке. Я почувствовал, что мне холодно, и сначала это было даже приятно, я точно был среди снегов со Смоком и Малышом, но вскоре я понял, что у меня стучат зубы. Тогда я накинул на себя покрывало. Мария что-то напевала. А я никак не мог согреться. Я поднялся, и у меня закружилась голова. Я добрался до кладовки и взял свое одеяло. Я укутался, но холод не проходил. Мария оторвалась от машинки и посмотрела на меня. Потом быстро подошла и потрогала мой лоб. Я увидел, как изменилось ее лицо.
- Ты же весь горишь!
Она поставила мне градусник. 38 и 9.
Я лежал под двумя одеялами, а она сидела рядом и с тревогой смотрела на меня. Я выпил аспирин и еще какие-то таблетки, а Мария поставила чайник, чтобы напоить меня чаем с медом.
Я попросил, чтобы она поставила пластинку.
- Какую ты хочешь?
- Би Джиз. "Холидэй".
Она поставила и снова села рядом. А я лежал и слушал музыку, а в окнах была темнота. Надо зашторить, - сказал я ей. А она кивнула, но осталась на месте. И мне показалось, что нас заносит снегом, а может быть, уже занесло, и мы оторваны от всего мира, и мне хотелось согреться, а я никак не мог, и вокруг была только снежная пустыня. Глаза горели. Я видел ее руку на одеяле. Мы слушали музыку. Потом она перевернула пластинку, и мы снова слушали, и она снова смерила мне температуру, и я старался не прижимать руку, но все равно было 39 и 2. Мне было трудно смотреть, я закрыл глаза, и они были такие горячие, что у меня выступили слезы.
Ночью она несколько раз вставала ко мне. Я был весь мокрый.
А утром она вызвала врача.
Провалялся я целых две недели.
Сначала я дочитал Джека Лондона и Грина. Потом занялся исследованием библиотеки. Я вставал на стул и, изогнувшись, читал, что написано на корешках. Нашел "Сестру Кэрри". Прочитал. Испытал шок, и весь следующий день ничего не читал, только слушал пластинку. Раз десять прослушал, точно. Потом я прочитал Ретифа де ла Бретона, "Шампавера" Бореля, "Фламандские легенды", Эдгара По, новеллы Лопе де Вега, начал было перечитывать "Дон Кихота", и только тогда добрался до Байрона.
Раньше я к стихам (чужим) относился довольно равнодушно. Разве что, стишок про Бармоглота из "Алисы"... Но Байрон! Я запоминал по десятку стихов за день, то есть, я не старался их учить, они сами заучивались. Я старался растянуть книгу, читал понемножку, а когда Мария приходила вечером, я читал ей, а она слушала. Она сама когда-то здорово читала. И я хотел читать больше, но она говорила, что мне не следует слишком утомлять горло, что я еще не совсем поправился. Потом я стал писать сам, безбожно подражая своему кумиру.
За Байроном последовали Роберт Бернс и английские романтики, и баллады о Робин Гуде, сонеты Шекспира, Гете, Корнель. Еврипид. Это уже после Гофмана. Но до Бодлера, Верлена и Кафки было еще так далеко!
Это было в начале апреля. Мария сказала: "Даже не знаю, что мне делать".
- Понимаешь, - стала она объяснять. - Наш класс решил собраться вместе. Так удачно получилось, что почти все сейчас здесь.
Обычно собраться вообще невозможно.
И потом, все-таки пятнадцать лет, как мы разъехались.
- И Лида там будет?
- Ну конечно.
Я обмакнул пирожное в сгущенку и сказал: "Ну и что ты не знаешь?"
- Не хочется мне тебя оставлять. И не знаю, как отказаться.
- Зачем отказываться, - удивился я. - Какой разговор, и вообще... Иди, конечно. Она еще раздумывает!
Я вижу, что ей хочется пойти.
- Я постараюсь вырваться пораньше. Побудешь без меня один вечер?
- Да не заботься ты об этом!
Я нарочно не торопился с уроками, но как назло задали какую-то ерунду, которой хватило чуть больше чем на час. Тогда я решил послоняться по улице. Послонялся. Решил дойти до книжного. Дошел. Шаром покати. Зашел по дороге в кулинарию и съел "школьное" пирожное. Вернулся в квартиру. Позвонил приятелю и проболтал с ним часа полтора. Нас два раза хотели разъединить. Потом я принялся перебирать пластинки. Обнаружил, что ни разу не ставил Армстронга. Поставил и пошел готовить ужин - котлеты с картошкой. Увлекшись музыкой, забыл про картошку, и вода убежала, залила плиту и потушила огонь, а котлеты пригорели. И почему я все обязательно должен делать одновременно! Пришлось мыть плиту и отскребать сковородку. Когда я вернулся на кухню, как-то резко стало темнеть, а в форточку врывался ветер, потому что я не закрыл окно в комнате.
Я сидел и смотрел, как на улице сгущаются сумерки, как теряются очертания дальних деревьев и лиц людей, как прохожих становится все меньше, и в домах зажигаются окна, и мне пришло в голову написать стихотворение. Я тут же притащил листок бумаги и, пока ужинал, набросал три четверостишья. Решил, что как-нибудь потом доработаю.
По телеку шла какая-то мура про механизаторов.
Я убрал звук и врубил музыку, а сам улегся читать Честертона. В пол-одиннадцатого я его прикончил. По телеку шел какой-то фильм. Посмотрел конец. Ничего не понял, но по-моему, дребедень.
Стал думать о Марии. Захотелось еще раз послушать Армстронга. Послушал.
В городе было уже совсем темно, и во дворе тишина. А я все думал о Марии. Достал пакеты с ее фотографиями, стал их разглядывать. Посмотрел на часы. Полпервого.
Спать не хотелось. Я ждал Марию.
Вспомнил про телек. Он уже давно был серый и шипел. Вырубил его. От тишины было жутковато. Я поставил музыку, но она меня испугала. Выключил.
Час ночи. В голову лезла всякая дрянь.
Нужно чем-нибудь заняться.
Попил чай. Пятнадцать минут второго. Выпил кофе. Двадцать пять минут второго. Достал открытки с Тулуз Лотреком. Тридцать семь минут второго.
Шаги на лестнице. Это она!
Она повернула ключ и вошла. Я бросился встречать ее.
- Не спишь еще?
- Зачитался.
Мы поцеловались. От нее немножко пахло вином, но совсем не сильно.
- Заждался меня. Ой, да я сама сниму.
Никак не могла вырваться.
Ой, как спать хочется! Не расстилая постели, она вытягивается на кушетке.
УЕХАТЬ БЫ КУДА-НИБУДЬ ДАЛЕКО-ДАЛЕКО!
Она лежит, прикрыв глаза рукой, и я сижу рядом с ней на полу. От нее пахнет духами. "Было бы здорово", - думаю я. - "А куда?"
Не знаю. Куда-нибудь.
В Англию?
