Звонок.
Опять телефон.
- Истомин?
- Да.
- Валерий Сергеевич?
- Завтра. В десять.
- Да.
Вот и все.
Просто и ясно. Остается сдать полномочия здорового человека. Теперь Тамара придет... если придет и сядет у настоящей больничной койки. Непонятно только, почему она развела такую бурную деятельность по оповещению всех моих родных и знакомых. Впрочем, теперь это уже безразлично. Важно другое? Что?..
Глава шестая
- Выручайте, врачи, занемог. - Что с вами? - Я от жизненной стужи продрог, я устал в суете дорог ждать, что сбудется расписанье. Дверь в приемный покой, а дорога к нему - жизнь...
Мы вошли с мамой в приемный покой диспансера серым осенним утром. Ритуал приема ежедневен, отработан до мелочей - на больничный конвейер поступил еще один пациент: оформить документы, тело сдал, тело принял, присвоить порядковый номер личным, снятым с тела и сданным на хранение, вещам, выдать телу больничное белье, рубашку, кальсоны, штаны, куртку, тело продезинфицировать...
Мама поймала за рукав сестру-хозяйку, зашептала ей на ухо, сунула что-то в карман, та кивнула понимающе, скрылась в коридоре и вернулась с новым, ненадеванным халатом в руках:
- Ну-ка, давай прикинем, уж больно длинный он у вас, не найдешь на них, нестандартных, ничего путного. Да и садятся пижамы после стирки все короткие и широкие, а наши больные худые сплошь, ладно, сойдет халатик, почти в самый раз. Прощайся с матерью да в душ пошли, там как раз мужики домываются, успеешь еще...
Я обнял маму, неуклюже ткнулся ей в щеку.
- Ты звони, сынок, я тебе двушек наменяла, обязательно звони, слышишь? Ну, с богом...
В облаках теплого пара душевой - тощий влажный старик, освещенный несильным, но безжалостным светом дня из запотевшего окошка. Он сидел на мыльной деревянной скамейке и слышно было как лопались пузырьки мокроты в его горле. Обрадовался мне как сообщнику:
- Охо-хо... в нашем полку прибыло...
Противотуберкулезный районный диспансер находился в особняке. В стране победившего социализма было объявлено, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме и жить оно будет, не зная такой болезни как туберкулез. Под программу борьбы с тяжелым наследием прошлого выделили средства, лекарства, а в нашем районе еще и дореволюционный особняк, имевший для этих целей свои несомненные преимущества: отгороженость и пространство для гуляния. В те времена при каждом таком заведении был свой стационар коек на тридцать-пятьдесят, где лечили до первого результата, а поправляться или оперироваться отправляли в санатории или больницы.
После душа я натянул несоразмерное с моей длинной нескладной сутулостью больничное и зашагал на второй этаж вслед за белым халатом. Лестничный марш пересекал наискось высокое окно, за которым виднелся небольшой сад с круглой клумбой посередине. Медсестра-хозяйка ввела меня в палату и привычно оправила постель.
У одной стены пять коек, напротив четыре и умывальник. Значит, если я и прибыл в полк туберкулезных, то в нашем взводе девять человек.
Из распахнутой тумбочки не выветриваемый запах лекарств, одеколона, компота, печенья, яблок - родственники тащат больным одно и то же , и я разложил свой джентельменский набор.
Книги отдельно. Теперь есть время, только сбит ритм дыхания - бегуна к финишу повезли на карете скорой помощи, еще бегут судорогами ноги, а дистанция за плечами уже канула в небытие.
Когда мы замечаем, что время ушло?
Нет, не в каком-то коротком промежутке встречи, телефонного звонка, обеденного перерыва, киносеанса - тогда просто знаешь и ждешь, что сейчас положишь трубку, выйдешь из столовой или кинотеатра и твое время будет занято последующим - работой, другой встречей, домом, и только если резко изменилась обстановка, когда надолго уехал и вернулся после продолжительного отсутствия, тут-то вдруг и пронзает ощущение безвозвратного: растет, не останавливаясь, горочка отсыпанного тебе песочка вечности. В такие минуты пытаешься оглянуться на прошедшее, но много уже не видно - прожитое, как отколовшийся айсберг, тает в тумане забвения.
В диспансере для меня началось новое летоисчисление.
А в тот момент вспомнился рождественский снег моего детства. Я стою у подоконника, он вровень с моим носом, и снег, бесшумный, как ночное движение звезд, и мохнатый, как облака, бесконечно падает за стеклом. До этого я никогда не страдал ностальгией по детству и если вспоминал что-то из времени, где все было гораздо больше меня, то грусть, легкая, как снежинка, мгновенно таяла в горячке дел и круговерти исполненного и неисполненного, и лишь тогда, у больничного окна в палате, понял я все своим существом, как же в детстве было тепло, защищено и спокойно и как мне этого не хватает.
Глава седьмая
Я никогда не любил зимы. Мерз. Мальчишеская зябкая худоба так и не перешла в мужское тепло налитого тела. Но в больнице меня пронизывал иной холод. Не только холод одиночества - холод смертельно опасной болезни. Холодом веяло от сырого неба, тающего серым снегом, от мокрых черных ветвей сада, грязного красного кирпича соседнего дома, высоких окон диспансера в слезах набухающих капель, каменных, широких, как надгробные плиты, подоконников, белых стен и потолков палаты, белых покрывал и белых спинок металлических кроватей, белой раковины умывальника и белых тумбочек. Волглое от сырости больничное белье и пижама коротки, не греют. Холодно было и от постепенно, годами скопившейся усталости.
Спас обед. В двухсветной бальной зале опять-таки белые, круглые, на четверых, столики. Кто жует хлеб с закуской в ожидании супа, кто пьет "домашние" лекарства. Собачий или барсучий жир - собаку съешь, щенком закуси, будешь здоров! - алоэ, или, попросту, столетник, мед липовый, цветочный, пасечный и магазинный, прополис - пчелиный клей - на спирту настоенный, кумыс, чеснок - чего только не насоветует от "бугорчатки" участливая соседка или уверенные знахаре в углу любого базара. Но универсального средства нет. Даже у врачей.
Поначалу потрясло, что молодых и ясноглазых за столами оказалось гораздо больше, чем седых и морщинистых. Потом понял "государственную" логику врачей - туберкулез в старости привычен, как радикулит: мучает при каждом ненастье, но все равно неизлечим до конца, вот и нет веских причин держать стариков в диспансере, у них одна дорога, тем более, что молодых кандидатов хватает с избытком, я же тоже ждал своего места неделю.
Слева от меня за столом - художник, заросший бородой так, что с удивлением обнаруживаешь в этой дремучести веселые просини глаз и белые ровные зубы. Справа - студент Московского высшего технического училища имени Баумана - прыщавый, белесый, вежливый. Напротив - слесарь автобазы. Все мы в коричневых, белесых от частой стирки, пижамах, а слабый пол - в одинаковых, в мелкий цветочек, халатах. От супа я настолько отвык, что мне уже казалось - не может быть вкусной эта вареная похлебка из курицы, картошки, моркови и лука, но на удивление с удовольствием отведал горячего, потом, разохотившись, умял котлеты с вермишелью, запил компотом.
