Сопротивление было бесполезно — он боялся Яглафа и не мог идти один. Хорошо, что жара уже спала, и дул легкий ветерок.
Машина времени была спрятана в кустах. Она совсем не впечатляла, и до последнего момента трудно было поверить, что эта штука заработает. Это было просто сиденье, похожее на велосипедное, установленное на треноге. Из-под сиденья выдавалась вперед штанга с какими-то индикаторами и рукояткой, за которую, видимо, следовало держаться. Лиммель откинул сиденье, достал оттуда использованный аккумулятор и вставил полученный от вдовы. Затем поставил сиденье на место и взгромоздился на него. Все это можно было бы проделать раза в два быстрее, но у него дрожали руки, и он поминутно оглядывался на каждый шорох, а когда неподалеку раздался выстрел, он вообще чуть не упал в обморок. Но вот, наконец, все было готово, и он, даже не попрощавшись, даже не взглянув на меня, нажал какую-то кнопку.
И произошло чудо. Вокруг его машины образовался как бы мыльный пузырь диаметром около двух метров, сначала почти невидимый, но быстро начавший мутнеть. Прошло не более десятка секунд, как передо мной оказался шар бледно-голубого цвета. Потом раздался резкий хлопок, и шар исчез. Только воздух, заполняя опустевшее вдруг пространство, ударил в спину — и все. Лишь вмятины от треноги на том месте, где еще минуту назад стояла машина времени, говорили о том, что все это мне не привиделось.
Я вытер рукавом пот со лба, перевел дух. Из-за кустов вышел, засовывая пистолет в карман, Яглаф.
— Что ты так долго с ним копался?
— Тьфу! — слов, чтобы ответить, я не нашел. Потом, помолчав, сказал: — Стоящим человеком он мне сперва показался. Таблеточник недобитый!
— Этот показался стоящим? Ты теряешь чутье, старина. Видел бы ты, как он от нас удирал поутру.
Я еще раз сплюнул на то место, где исчез Лиммель, и мы не спеша пошли к дороге. В руке у меня было два камешка — плата Лиммеля за мою помощь. Мы с ним были квиты — моя помощь требовалась ему не больше, чем мне — эти камни. Я хотел было забросить их подальше в кусты, но почему-то положил в карман.
— Третий за эту неделю, — задумчиво сказал Яглаф, усаживаясь в кар рядом со мной. — Если так пойдет дальше, отдел снова придется расширять.
— А на какие шиши? — я не заводил мотора. Мне никуда не хотелось ехать. Даже домой. Все вдруг стало мне невыносимо противно, и противнее всего — работа, которой я здесь занимался. Раньше было легче, раньше я видел в ней хоть какой-то смысл. Но теперь, когда раз за разом мы засекали лишь никчемных людишек типа Лиммеля, когда основной нашей целью стало просто избавление от них, возможно более быстрое и дешевое, но при этом гуманное, только гуманное — теперь все, что мы делали, представлялось мне гнусной и никчемной игрой.
— Не пускать же все на самотек, — подумав, сказал Яглаф. — Деваться некуда, деньги найдутся.
— Эт-то точно, — ответил я.
Действительно, не пускать же все на самотек. Если этому Лиммелю и всем другим никчемным людишкам вроде него дать понять, как мы тут живем на самом деле, если позволить им оставаться, то ничего хорошего из этого не получится. Они бегут от трудностей в своем мире, ожидая, что где-то в одном из параллельных миров их ожидает райская и беспечная жизнь, что они могут где-то найти свое место. Чушь! Таким, как Лиммель, не может быть места ни в одном из миров. Такие, как он, нигде не нужны. А те, кто нам действительно оказался бы нужен, очень редко бегут в другие миры. За последний год я встретил среди беглецов лишь одного достойного человека. А остальные… Остальные бежали, даже не попытавшись хоть что-то понять в том спектакле, что мы перед ними разыгрывали. Было время, когда я играл свою роль в этом спектакле с воодушевлением, когда я верил, что помогаю этим людям определиться, стать лучше, попытаться найти себя в следующем мире на их пути. Но это время прошло. И я не знаю, во что верю сегодня. Я только чувствую, что ложь — даже из самых лучших побуждений — всегда отвратительна.
Хотя бы на часок забыть обо всем этом, подумал я. Хотя бы на часок. Вот сейчас заехать в управление, доложить о результатах, дать отбой по отделу — и домой. Я тронул кар и не спеша поехал к центру.
— Твои ребята неплохо поработали сегодня, — сказал я Яглафу. — Мне понравился тот, в луже крови.
— Стажер, ты его не знаешь. Студент, подрабатывает. Отлежал свое и побежал на лекции.
— Натурально было сделано. Лиммель так побледнел, что я испугался не упал бы в обморок.
— Интересно, что он о нас сейчас думает?
— А мне вот совсем не интересно, — буркнул я. — Мне другое интересно — где мы еще аккумуляторы добывать будем. Ведь конец квартала, это последний был, — я остановил кар перед управлением.
— Да брось ты расстраиваться заранее, — сказал Яглаф, выходя.
Мы поднялись наверх. Он пошел переодеваться, а я завернул к шефу. Дагман встретил меня в дверях.
— Извини, Гайт, — сказал он, и сердце у меня упало. — Я понимаю, ты устал. Но дело такое, что больше некому, — и он развел руками.
Я молчал.
Я все понимал, но молчал.
Я понимал, что больше некому, что никто не справится с этим лучше меня, что это надо сделать, что все равно это придется сделать, но я молчал.
— Не обижайся, Гайт, — снова заговорил шеф. — Я сам не уйду из управления, пока ты не закончишь операцию. Даю тебе честное слово. Мы все будем на посту. Но кроме тебя это сделать некому, ты же знаешь. Его засекли полчаса назад, и патрульные погнали его к Полигону. Действуй, как сочтешь нужным. Если хочешь — надевай мундир и устраивай на него облаву, гони его назад к машине. Пусть убирается восвояси. Полчаса, от силы час и работа сделана. Но сделать ее необходимо, Гайт.
От силы час! Черта с два — час! А если там вдруг прибыл настоящий, стоящий человек — что, так и заставить его убираться восвояси? Не поговорив, не поняв? От силы час! Если так, то какой вообще смысл во всем, что мы делаем? И достойно ли то, что мы защищаем, такой защиты? Куда гуманнее было бы тогда вооружиться автоматами и расстреливать безо всякого разбирательства всех, кто к нам прибывает. Нет, сегодня мне до дома не добраться, сегодня мне не забыть о своей проклятой работе. Опять придется сидеть в погребке у Клемпа, пить казенное пиво, курить казенные сигары, расплачиваться казенными деньгами, врать и слушать вранье.
Я молча повернулся и вышел.
До чего же мне все это надоело, думал я, шагая по коридору управления. Ну разве за этим я прибыл сюда, разве в этом мое жизненное предназначение? И разве затем мы, жертвуя собой, испытывали первые машины времени, чтобы прожженные политиканы взялись решать с их помощью демографические проблемы, направляя отверженных странствовать из мира в мир? Разве об этом мы мечтали, когда один за другим уходили в параллельные миры без надежды на возвращение?
