Владимир Аренев - На приезжих гладиаторов

Или на стихи. Или на песню.

Я пришел в цирк, чтобы посмотреть на его смерть. Мне хотелось верить, что что-то еще можно изменить, хотя я знал…

Он вышел на арену, и стал искать глазами меня. Он все же верил в помощь.

Так думал я в первый момент. Но потом понял, что на самом деле все иначе. Он искал что-то другое.

Он нашел.

И не обращая внимания на тигра, распластавшегося на песке перед прыжком, не замечая удивленных возгласов, поклонился кому-то там, в заказных ложах.

Я присмотрелся. Могло показаться, что он кланяется «куманьку», но на самом деле… Он кланялся моей «племяннице» — да, она тоже была здесь.

— Смерть — такая страшная штука, сударыня! — сказал он. — Позвольте умереть во имя ваше.

И дальше он стал читать стихи, короткие, как выпад гладиаторского меча, тоскливые, как крик сокола, яркие, как шкура тигра.

Ряды замерли, слушая, впитывая чудесные слова.

Он не дочитал. Тигр прыгнул.

И все же — жаль. Ее высочество заслуживала лучшей участи, чем…

Н-да, а стихи, между прочим, хорошие. «Позвольте умереть во имя ваше…» и все такое. Наверное, как следует натренировался в сочинении подобных, совращая невинных девушек.

…Только до конца их уже не дочитал — зверь прыгнул, подстегнутый его же словами, когда он приподнял голос, чтобы выразить… не знаю, что он там собирался «выразить».

Хватило двух ударов лапы — «менестрель» рухнул; к зверю уже бежали укротители, забрасывали на шею тугие петли, вязали, волокли прочь. Повинуясь неосознанному побуждению, я оставил ее высочество и, расталкивая людишек, бросился на арену. Наверное, уже тогда догадывался, что он все же «достал» меня и из-за края смерти, сделал свой последний удар.

Сзади, прежде чем я побежал, всхлипнула царевна:

— «Боже, он умер во имя меня! Он…»

Вот откуда росли корни у этой истерики. Слава Богу, прошло. Знала бы она…

Когда я спрыгнул на арену, кто-то уже кричал, брызгая слюной прямо в лицо умирающему:

— Зачем?! Зачем ты сделал это?!

(Позже я узнал «кого-то». Шут. Вот и увидел я твое настоящее…) Да-а, а этот ответил:

— Лучше уж так. Может, хоть она будет помнить… Боже, зачем я вообще?..

Он дернулся в последних конвульсиях, и шут отступил прочь, теряясь в толпе, боясь быть узнанным.

А он глотал песок и царапал его ногтями — препаскудное, доложу вам, зрелище.