В свете луны на фоне оконного проема показалась лысая голова.
— Привет, Малыш! — весело сказал беглый арестант, полностью влетая в комнату, на этот раз с еле слышным гулом двигателя. — Стоит мне отлучиться на несколько мгновений, как ты стремительно начинаешь прибавлять в росте и возрасте. Хорошо еще, что ты не упитанный, а то нам бы было весьма тесно в одной комнате, двум красивым, умным мужчинам в полном расцвете лет, если они оба окажутся еще и в меру упитанными.
— Это вы цитируете что-то? — спросил Сванте. Он слышал от своего коллеги из России выражение «толстый и красивый парниша», хотя совершенно не понимал, в чем юмор этой идиомы. Видимо, этот толстяк понимал русские шутки.
— Да, цитирую. Угадай с трех раз, кого именно? — и Карлсон хитро подмигнул Малышу.
— Мы знакомы?
В этот момент в дверь постучали. Невозможный летающий карлик мгновенно скрылся за окном. Дверь распахнулась.
— Па, ты с кем-то разговаривал? — спросил Ян. Он стоял, опершись на косяк.
— Да так, с кобольдами своими, — нашелся Сванте. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответил Ян и ушел к себе.
«А ведь ему сейчас столько же», — подумал Сванте.
— Гей-гоп! — снова, как чертик из табакерки, выскочил из окна Карлсон. — Неужели домомучительница вышла замуж не за противного дядьку Юлиуса, а за маленького худенького Малыша?
— С чего ты взял? — удивился Сванте. — Она уже давно…
— Что, и она умерла? — ужаснулся Карлсон. — Признайся, это ты угробил некрасивую старую жену, или все таки она однажды плеснула в свой соус слишком много лисьего яду? Вокруг тебя женщины мрут, как мухи!
«Откуда он знает фрекен Бок и дядюшку? Откуда я его знаю, причем знаю хорошо?» — Сванте нагревался от всех этих вопросов, а толстяк все летал по комнате и разглядывал дипломы профессора Свантессона.
— Так, — вдруг громко произнес Карлсон. — А сейчас начнется…
Жуткий рев и вспышки огласили полуночный Вазастан. Входные двери Свантессонов упали внутрь квартиры вместе с дверным блоком, черный ход на кухне тоже взорвался. Сквозь грохот ботинок Сванте, на мгновение ослепленный светом софитов, направленных прямо в окно кабинета, услышал испуганные крики Яна и Урсулы, а так же захлебывающийся рев Сусанны.
— Ни с места! — послышалась команда. — Операция внутренней разведки!
Голос Сванте узнал — он принадлежал доктору Петерсу.
Комната мгновенно наполнилась здоровыми парнями в военной форме, вооруженных короткоствольными автоматами. Все они были в масках. Один маску снял, и теперь Сванте окончательно убедился, что командует парадом Петерс.
— Доброй ночи, профессор, — поздоровался он. — Извините, но провести операцию по захвату опасного преступника можно было только у вас.
— Почему? — спросил Карлсон. — Малыш, ты помнишь Филле и Рулле?
— Помню, — почему-то соврал профессор. На самом деле эти имена что-то ему говорили, но что?..
— Увести его, — распорядился Петерс. Лицо его после слов Сванте почему-то удивленно вытянулось.
Однако выполнить приказ крепкие парни не смогли. Откуда-то сверху донесся стрекот легких вертолетов, в дверях возникла жуткая давка и шум, на улице загудели пожарные сирены, и через минуту в комнате народу сделалось в три раза больше. Откуда-то появились телекамеры, диктофоны, фотоаппараты и прочая журналистская дребедень.
— Кто допустил?! — заорал в бешенстве Петерс, но его парней продолжали теснить ряды журналистов. Кое-кто проникал в окно по пожарной лестнице.
— Это я называю укрощением при помощи демократической прессы и телевидения, — скромно потупившись сообщил Карлсон. Он летал под потолком, горделиво выставляя пропеллер за спиной, что неслышно жужжал и неведомым образом держал толстяка в воздухе. Каким образом он выделывал всяческие кренделя и бочки — вообще было непонятно.
На полковника Петерса посыпались вопросы о цели ночной операции в Вазастане, согласовано ли все с мэром, с правительством, известно ли королю об этой силовой акции. У Карлсона спрашивали, как его содержали в секретных лабораториях. Не пытали ли его. Выводили ли на прогулку, и в каких условиях эти прогулки проходили.
— Что происходит? — попытался перекричать всю эту стихийную пресс-конференцию Сванте.
— Читай, — Карлсон вынул из-за пазухи старую газету и швырнул профессору.
«Тайна раскрыта! Это не спутник-шпион…»
Малыш не вспомнил, что с ним случилось тридцать лет назад в больнице, и была ли больница вообще. Он не вспомнил ничего, кроме Карлсона.
— Карлсон! — завопил он так громко, что все замолчали.
— Привет, Малыш!
— Привет, Карлсон!
Их снимок был помещен на обложках всех журналов, на первых полосах всех газет мира. Их встреча была лучшей сказкой со времен графа Монте-Кристо. На снимке плачущий и совершенно счастливый Сванте обнимает лысого самодовольного человечка, лицо которого не украшает ни одна морщина, и хитрый прищур глаз не скрывает искры озорства в глазах.
Владимир Данихнов
Милосердие
1
Жарко, очень жарко, а еще — душно, как в парилке! Именно поэтому высовываюсь из окна и любуюсь на проходящих девушек. Смотрю, как цокают по асфальту каблучками, как вытирают нежными ладошками пот со своих лобиков. Девушки — они разные. Вон неформалка потопала, в кроссовках дырявых и бандане черной, плотной, — у нее мозги не кипят, интересно? А вон модница в изящном брючном костюмчике, в руках сотовый суперсовременный, во взгляде решимость — сегодня по списку именно Федя на мерсе, а не Вася со своим бумером черным, глянцевым.
— Эй, милая, жарко-то как! — кричу радостно со своей колокольни, машу моднице рукой, посылаю поцелуи воздушные.
Не обращает внимания, идет себе дальше, только в трубку что-то щебечет.
Нет, со своей колокольни, с девятиэтажки глупой, серой, выцветшей — до мадонны с сотовым не достучаться, не докричаться, не допрыгнуть.
Хотя допрыгнуть можно, можно допрыгнуть, только вряд ли она это оценит, ну разве что «скорую» вызовет, хотя на фиг «скорая» в такой ситуации? Седьмой этаж, внизу асфальт да плитка твердая, для прыжков с высоты не предназначенная. Тут надо сразу автобус с черной полоской на боку заказывать, и — поехали-поехали, для вас, мил человек, уже местечко зарезервировано на кладбище, уютное такое, три метра в глубину, темно и абсолютно не страшно. Потому не страшно, что вам уже, любезный, по барабану всё — умерли вы, умерли по глупости, поддавшись сиюминутной слабости, ощутив так некстати одиночество своё беспросветное.
