Отвечаю:
— Спасибо, все в порядке.
Но водила не верит, недоверчивый водила попался. Спрашивает:
— Нет, ну на самом деле. Как живется-то?
Мимо уже не частные домики мелькают, в центр города въезжаем — вокруг респектабельные магазины, супермаркеты, салоны красоты, кафе, ресторанчики. И плакаты через дом с младенцем добрым, не по годам мудрым, который цветок, ромашку полевую кому-то протягивает.
Отвечаю:
— Все, в порядке, честное пионерское.
Водила качает головой, не верит, что я пионером был. Правильно делает, кстати.
— Вот здесь остановите, — прошу. — Возле бара «Ферзь».
4
Всё тут в черно-белую клетку: пол, стены, потолок, даже картины на стенах — белый квадрат в рамке, черный квадрат в рамке. Рай для Малевича и прочих любителей геометрических фигур. Однако ферзей шахматных что-то не видно, и народу не так много, бармен только да парочка влюбленная за треугольным столиком.
Парочка от занятий своих немедленно отрывается, забывает о напитках алкогольных, зыркает на меня с любопытством, а может, даже с милосердием тем проклятым, что плакаты рекламируют.
Топаю к бармену, элегантному парню. На нем костюм, наподобие тех, что игроки в гольф носят, только клетчатый весь, черно-белый, и кепарик на голове в тон.
Взгляд у бармена ленивый, оценивающий, но в то же время доброжелательный, располагающий к разговору душевному, алкогольному.
— Чего выпить есть? — угрюмо спрашиваю. Как-то не верится, что девчонку снять удастся в этом месте шахматном.
— Покрепче? — уточняет, а скорее утвердительно говорит бармен. Видок у меня, наверное, такой, в смысле, видно сразу — налейте этому парню покрепче! Смешайте одеколон тройной с виски, сверху водочкой закрепите, а еще лучше — спиртом медицинским — и подавайте. Закусывать? Нет, что вы, мы же милосердные люди, добрые, понимающие, поступившие в своё время так замечательно, что нам теперь все грехи простятся — и на том свете, и на этом! Так что закуси никакой, вместо закуси налейте этому пижону бледнокожему формальдегида, самогончика добавьте, и чтоб сивушных масел побольше было, побольше! Скотина!
Как хорошо, что в глазах моих мысли не отражаются, ну то есть — совсем не отражаются, я с таким же успехом могу думать: надо убить бармена и растерзать посетителей бара. А еще лучше изнасиловать всех, а потом уж и разорвать на кусочки. Ну чтоб кровь там, кишки на стенах, мозги в одну кучку собрать и потоптаться хорошенько.
Прямо как в фильмах голливудских!
Отвечаю:
— Покрепче.
5
— …Короче, футболиста из меня не вышло, да. Не получилось, после перелома не поиграешь. Вот и увлекся шахматами, ага. Сюда, в бар хожу, с братанами болтаем, иногда партейку сыграем, точно, да.
— Точно-точно! — отвечаю.
Вечер черной пантерой, тенями длинными, причудливо-кривыми, проникает в бар через стекло панорамное. Падает вечер звездный на столик, на крайний. О, а там за столиком — мечта любого мужчины! Девушка-красавица, вся такая из себя блондинистая, глаза голубые, огромные и светятся, вот те крест, светятся!
Мой приставучий и изрядно нагрузившийся собеседник говорит:
— Мля, давай еще по пивку, дружище. Чё то чувствую, если сегодня не напьюсь, плохо мне завтра будет, ой, как плохо…
Интересная логика, в чем-то даже забавная.
У меня тренькает сотовый, но я его игнорирую. А зачем отвечать, если и так известно: Наташка звонит. Беспокоится, найти хочет, от одиночества спасти мечтает.
Смотрю на блондинку, на веселую ясноглазую девушку. Какая, черт возьми, жалость, что рядом с ней парень сидит, высокий, красивый, спортивный парнишка! Просто так и не подкатишь — надо еще выпить для смелости, а потом еще и еще: до тех пор, пока храбрым не стану.
Кричу:
— Бармен, нам бы формальдегида! Две кружки!
Он отвечает:
— Извини, приятель, такой гадости не держим. Но завтра ради тебя завезем, если желаешь.
Добрые, милосердные, мать их…
— Виски тогда налей, — говорю. — Чурбан…
6
— …А он мне и говорит, шахматист этот, недоучка, ага…
— …Ага… говорит он мне, да…
— Слушай, Колян, давай к телке той подкатим?
— Э?
— Вон, к блондинке, большеглазой!
— Э?
— Ее приятель что-то имеет против шахмат, точно. Да эта скотина — шашист матёрый, точно тебе говорю!
— С-сука…
Перед глазами плывут симпатичные оранжевые и розовые круги, а лицо «спортсмена» выражает некоторое беспокойство, когда мы подваливаем к нему, усаживаемся рядом.
— Де-е… у-ушка, а давайте завяжем быстрое, но с продолжением знакомство?
— Ты, подонок, шашист, да? Мы тебя узнали, точно!
Спортсмен моргает раз, другой, третий. Блондинка ручку свою изящную, перстнями унизанную, на его лапу кладет, шепчет-просит:
— Ваня, пойдем отсюда…
Я хлопаю рукой по ладошке красавицы — блондинка визжит тихонько, бледнеет миленько, к окну отворачивается. Ее приятель встает, растерянно глядит сначала на меня, потом на дружбана моего случайного. Колян тем временем тычет толстым пальцем в грудь спортсмену и говорит, язык свой, водкой на узел морской завязанный, расплести пытается:
— Ты, ага… подонок, сволочуга, хмырь позорный, ага… да, ша… шаш…
— Гюльчатай, покажи личико, ну чего отвернулась-то, милашка? — Это я. Знакомиться продолжаю.
Не выдерживает спортсмен, коротким апперкотом отправляет шахматиста заядлого в страну невечных снов, потерянно глядит на меня — что дальше делать?
— Ты, сволочь, — говорю и на качка надвигаюсь. — Зачем друга обидел, падла беспринципная?
Молчит спортсмен, с места не сдвинется, то на подружку свою зыркнет, то на меня.
Что я, задохлик, могу сделать с таким богатырем? Все, что угодно!
Бью с размаху в рожу растерянную, в нос этот идеальный, порчу профиль греческий лапами своими грязными.
Из носа у качка кровь хлыщет, блондиночка рыдает, а я стою и жду. Хоть чего-нибудь.
Спортсмен стоит и шмыгает носом обиженно, кровь рукавом стирает, чуть ли не плачет от обиды.
— Ну? — говорю. — Сделай что-нибудь!
Молчит качок, бочком вокруг стола своего двигается, к милой поближе, а я на него напираю, злюсь, распаляюсь.
— А если я твою телку прямо здесь на столе изнасилую? — кричу. — Что, тоже ничего не сделаешь, рохля?
Молчит спортсмен, только сопли, с кровью перемешанные, утирает. Кидаюсь на него с кулаками, но в этот момент сзади подхватывают крепкие руки, тащат куда-то, тянут упирающегося меня, уговаривают:
— Успокойся, дружище, перепил ты маленько, дозу не рассчитал… Милосердные, мать твою…
