Дальше мы увидели дерево, кора с которого была содрана длинными полосами.
Монтгомери указал мне на него.
— «Не обдирать когтями кору с деревьев — это Закон», — сказал он. — Только вот многие ли из них исполняют это!
Вскоре, насколько помню, мы встретили сатиро- и обезьяно-человека. Сатира Моро сделал, вспомнив все, что знал о древности, — у него было козлиное лицо грубо-еврейского типа, неприятный блеющий голос и ноги, с какими принято изображать черта. Когда мы проходили мимо, он глодал какие-то стручки. Оба они приветствовали Монтгомери.
— Здравствуй, второй с хлыстом! — сказали они.
— Теперь есть еще третий с хлыстом, — сказал Монтгомери, — запомните это хорошенько!
— Разве его не сделали? — спросил обезьяно-человек. — Он сказал, что его сделали.
Сатиро-человек с любопытством посмотрел на меня.
— Третий с хлыстом, он плакал и шел в море, у него худое, бледное лицо.
— У него тонкий, длинный хлыст, — прибавил. Монтгомери.
— Вчера он был в крови и плакал, — сказал сатир. — У вас никогда не идет кровь, и вы не плачете. У господина никогда не идет кровь, и он никогда не плачет.
— Ах ты бродяга! — сказал Монтгомери. — Берегись, не то сам будешь в крови и будешь плакать.
— У него пять пальцев; он человек с пятью пальцами, как и я, — сказал обезьяно-человек.
— Пойдемте, Прендик, — сказал Монтгомери, взяв меня за руку, и мы пошли дальше.
Сатир и обезьяно-человек стояли, следя за нами и переговариваясь.
— Он молчит, — сказал сатир. — А у людей есть голоса.
— Вчера он просил меня дать ему поесть, — сказал обезьяно-человек. — Он не знал, где достать.
Больше я ничего не расслышал, до меня донесся только смех сатира.
На обратном пути мы набрели на мертвого кролика. Красное тельце несчастного создания было растерзано на куски, ребра ободраны до костей, мясо с хребта кто-то явно обгрыз.
Увидев это, Монтгомери остановился.
— Боже мой! — сказал он, нагнувшись и подняв несколько раздробленных позвонков, чтобы получше рассмотреть их. — Боже мой, — повторил он, — что это?
— Кто-нибудь из ваших хищников вспомнил свои старые привычки, — сказал я, помолчав. — Эти позвонки прокушены насквозь.
Монтгомери стоял, не сводя глаз с позвонков, бледный, с перекошенным ртом.
— Плохо дело, — сказал он.
— Я уже видел нечто в этом роде, — заметил я, — в первый же день.
— Черт побери! Что же именно?
— Кролика с оторванной головой.
— В первый день?
— Да, в первый день. В кустарнике, за оградой, когда я ушел вечером из дому. Голова у него была оторвана.
Он протяжно свистнул.
— Более того, я догадываюсь, кто это сделал. Это, конечно, только догадка. Прежде чем набрести на того кролика, я видел, как один урод пил из ручья.
— Лакал воду?
— Да.
— «Не лакать воду языком — это Закон». Хорошо же они его исполняют, когда Моро нет поблизости!
— Он же потом гнался за мной.
— Ясное дело, — сказал Монтгомери, — все хищники таковы. Убив жертву, они пьют. Вкус крови, вот в чем все дело. А каков он был с виду? Узнали бы вы его?
Стоя над мертвым кроликом, он озирался вокруг, всматриваясь в глубину зарослей, где таилась опасность.
— Вкус крови, — опять повторил Монтгомери.
Вынув револьвер и убедившись, что он заряжен, Монтгомери снова спрятал его в карман. Затем он Принялся теребить свою отвисшую губу.
— Мне кажется, я узнал бы этого урода. Я оглушил его камнем. У него должна была остаться изрядная шишка на голове.
— Но ведь нужно доказать, что это он загрыз кролика, — сказал Монтгомери. — Жалею, что привез их сюда.
Я хотел было идти дальше, но он все стоял в нерешительности над кроликом. Заметив это, я отошел подальше в сторону.
— Идемте, — позвал я его.
Он мгновенно вышел из задумчивости и направился ко мне.
— Видите ли, — сказал он, понизив голос, — им внушили что нельзя есть ничего бегающего по земле. Если кто-нибудь из них случайно вкусил крови…
Некоторое время мы шли молча.
— Удивляюсь, как это могло случиться? — сказал он, обращаясь сам к себе. — Вчера я совершил глупость, — добавил он, помолчав. — Мой слуга… Я показал ему, как свежевать и жарить кролика. И странное дело… Я видел, как он облизывал пальцы… Раньше я ничего такого за ним не замечал. Мы должны положить этому конец. Надо обо всем рассказать Моро…
На обратном пути к дому он только об этом и думал.
Моро отнесся к происшедшему еще серьезнее Монтгомери, и страх их невольно передался мне.
— Нужно принять меры, — сказал Моро. — Лично у меня нет ни малейшего сомнения, что виновник — леопардо-человек. Но как это доказать? Очень жаль, Монтгомери, что вы не оставили свои гастрономические наклонности при себе: можно было отлично обойтись без таких провоцирующих новшеств. А теперь мы рискуем попасть в переплет.
— Я был ослом, — сознался Монтгомери. — Но дело сделано. Помните, вы сами велели мне купить кроликов?
— Надо сразу этим заняться, — сказал Моро. — Если что-нибудь случится, Млинг сумеет защитить себя?
— Я вовсе не так уверен в Млинге, а ведь я как будто достаточно хорошо его знаю.
В тот же день Моро, Монтгомери, я и Млинг отправились на другой конец острова, к хижинам. Все были вооружены. Млинг нес небольшой топор, которым он обыкновенно рубил дрова, и несколько мотков проволоки. У Моро через плечо висел большой пастушеский рог.
— Вы увидите собрание зверо-людей, — сказал мне Монтгомери. — Это — любопытное зрелище.
Моро за всю дорогу не произнес ни слова, и его решительное седобородое лицо было угрюмо.
Мы перебрались через овраг, по которому протекал горячий ручей, и, пройдя извилистой тропинкой сквозь тростники, добрались до большой равнины, покрытой густым желтоватым налетом. Это, по-видимому, была сера. Вдали, за отмелью, блестел океан. Мы остановились у большого естественного амфитеатра. Моро протрубил в рог, и звуки его нарушили тишину тропического полдня. Легкие у Моро, по-видимому, были здоровые. Звуки становились все оглушительней, и со всех сторон их подхватывало эхо.
— Уф! — сказал Моро, опуская рог.
В тростниках послышался шорох, я из густых зеленых зарослей на болоте, по которому я бежал накануне, раздались голоса. Затем с трех или четырех сторон желтой равнины показались нелепые фигуры спешивших к нам зверо-людей.
Меня снова охватил ужас, когда я увидел, как один за другим неуклюже появлялись эти чудовища из-за деревьев и тростников, ковыляя по горячей пыли.
Но Моро и Монтгомери смотрели на это довольно хладнокровно, и я вынужден был оставаться с ними. Первым прибежал сатир, какой-то совсем нереальный, несмотря на отбрасываемую им тень и летевшую из-под копыт пыль. Потом появилось из чащи новое страшилище — смесь лошади и носорога, — оно и сейчас на ходу жевало солому; вслед за ним появилась женщина-свинья и обе женщины-волчихи, потом ведьма, полулиса-полумедведица, со своим заостренным красным лицом и красными глазами, а за ней остальные. Все страшно торопились. Подходя, они низко кланялись Моро и, не обращая внимания друг на друга, пели слова второй, части Закона: «Его рука поражает. Его рука исцеляет…» И так далее.
