Взвесил все это Лаптев и ужаснулся: кто же сможет выдержать семь дней непрестанного труда, чтобы потом столько же дней кормить одно животное?
Но он не знал индийских крестьян, не учитывал, что они, в конце концов, почти никогда не разгибают спины, лишь бы прокормить самих себя.
Зрители не расходились. Они ночевали во дворе Хакима, ибо индийцу, собственно, все равно где спать теплой осенью. Поджав под себя ноги, они сидели вокруг кадки, глядя, как Хаким то подсыпает в нее пригоршнями золу мангрового дерева, то хватается за мех, чтобы продуть воздух через смесь, от которой совсем не пахло вкусным.
Дело тут было не в простом любопытстве досужих наблюдателей. Каждый из индийцев с удовольствием бы обливался потом, как обливается Хаким, имей уверенность, что обещание Сатнапала оправдается.
Андрей Лаптев, как и все, с нетерпением ждал решающего дня. Ему, правда, удавалось вырываться только на часок, но его присутствие очень помогало Хакиму.
Длительное ожидание расхолаживает. Как всегда, нашлись неверящие, которые старались заронить в душу каждого сомнения, и завистники, кому пришлось не по вкусу обращенное на Хакима внимание целого селения. А тут еще начали распространяться слухи, будто бы Сатиапал приготовил свои кристаллы из смеси свиного сала и коровьей крови.
Андрей, как мог, старался развеять сомнения. Ему хотели верить, ибо после спасения жены старого Ойяма и еще нескольких больных, просто не могли допустить мысли о плохих намерениях со стороны русского. Однако Андрей догадывался, что против препарата Федоровского будут брошены все силы реакции, поэтому он предупредил Хакима, чтобы тот ни на минуту не оставлял кадку и не допускал к ней ни одного человека.
Наступила последняя ночь. Лаптев решил пожертвовать своим сном.
Возле хижины Хакима собрались почти вес мужчины Навабганджа. Хаким, похудевший за неделю и едва державшийся на ногах, наконец перестал качать воздух и лег на кадку, закрывая ее своим телом. Его так и подмывало заглянуть, что же происходит внутри? Но он не сделал этого, ибо по рецепту открыть кадку можно только на рассвете.
Как же долго тянется время, когда ждешь!.. Глаза закрываются сами; голова становится тяжелой-тяжелой, и мышцы не могут удержать ее. Хочется припасть щекой к теплому банановому листу, укрывающему кадку, принюхаться к непривычному кисловатому запаху, которым тянет оттуда, прислушаться к негромкому бульканью жидкости и мечтать о Гирибале, о Калькутте, о спокойной и радостной жизни.
Слипаются у юноши глаза, склоняется голова… Не выдержал Хаким, уснул. А Лаптев молча сидел возле костра и поглядывал то на спящего юношу-мусульманина, то на его односельчан.
Они расположились в непринужденных позах: один жует "чапатти" - лепешку из самой грубой муки, другой попыхивает дымом из "хуки" - индийской трубки, в которой дым проходит через воду; морщинистый старик задремал, и его "тока", конусообразная шляпа из рисовой соломы, упала и покатилась к костру. Кажется, никто не интересуется сатиапаловским "силосом".
Зарозовел небосклон, загорелись высокие тучки. Постепенно смолкал негромкий гомон. А когда первый луч солнца упал на вершины деревьев, вдруг со всех сторон раздалось:
- Хаким, проснись!
- Хаким, время начинать!
- Хаким, неси травы!
Хаким поднялся с кадки с глазами, полными страха. Может быть, ему приснилось что-нибудь страшное, а может быть, он спросонья не может сообразить, что к чему. Его взгляд встречается со взглядом Лаптева.
- Время начинать, Хаким!
Юноша осторожно поднимает банановые листья, прислушивается, принюхивается, потом сует туда руку, будто в клетку тигра, и наконец вынимает горсть серо-зеленой липкой массы. Он не верит в удивительное превращение, как не верит и в то, что животные будут есть этот силос.
- Ойям,- хрипло говорит Хаким.- Веди буйвола. Начинается самая торжественная часть церемонии. Рядом стоят две кадки: одна - полная свежей пахучей травы, а другая - чего-то такого, чему и названия не подберешь. Куда же потянет свою морду животное?
Буйвол плетется не спеша. Мутными печальными глазами он искоса поглядывает на сборище людей и бесстрастно машет хвостом.
Ясно, он тянется к траве. И по толпе прокатывается волна разочарования.
Но вот животное привлекает незнакомый кисловатый запах. Буйвол повернул голову влево, лизнул край кадки с силосом, потом захватил языком немного серо-зеленой массы, недовольно мотнул головой и принялся за траву.
- Не ест! - выкрикнул кто-то.- Да и не удивительно: недаром же говорят, что там есть кровь коровы!
Но буйволу, очевидно, понравилась необычная еда. Он хватил силоса еще раз, а потом еще и еще…
- Ест! - единодушно загудела толпа.- Ест!
Все теснее и теснее люди окружали животное, будто никогда не видели, как едят буйволы.
А Хаким, забыв о нечеловеческой усталости, о бессонных ночах, гладил шею животного и задумчиво глядел вдаль. Теперь он верил, что в жизни можно достичь всего, чего пожелаешь…
Глава XXII
ПРАЗДНИК БОГИНИ КАЛИ
Прошел день, другой, третий - буйвол Хакима не сдыхал, а становился более упитанным, набирался сил. Может быть, потому, что хозяин впервые за много месяцев выкупал и почистил его, не заставлял работать и кормил доотвала, а может быть, так действовал препарат Федоровского: у животного заблестели глаза, шерсть стала лосниться, заживали язвы, отрастали сбитые, потрескавшиеся копыта. Недаром Хаким возлагал на него столько надежд - такого буйвола с радостью купит каждый, кто имеет деньги!
Успех первого эксперимента рассеял сомнения большинства навабганджцев. Самые осторожные, правда, еще воздерживались, однако их становилось все меньше и меньше. Кое-кто из индийцев уже сожалел, что в свое время первым не откликнулся на призыв Сатиапала и не получил трех кристаллов. Видимо, это и в самом деле ценная вещь, если сам Пьяришонгкор объявил, что готов купить один кристаллик за пятьдесят рупий.
Изготовление сатиапаловского "силоса" из ритуальной церемонии постепенно превращалось в обычную процедуру. Крестьяне привыкали кормить животных корой и хворостом и даже удивлялись, почему не делали этого раньше. Жители окрестных сел не могли понять, почему вдруг в Навабгандже поправился скот, а счастливые владельцы чудодейственных кристаллов никому не рассказывали о своей тайне. Это было молчаливое соглашение всех навабганджцев, и его строго придерживались.
Лишь толстый мулла, честно отрабатывая взятку в сто рупий, не только не изготовлял "силоса", но охаивал его всюду, где мог. Мусульмане слушали его, поддакивали… и торопились к своим кадкам со смесью, чтобы выполнить очередную процедуру предписания Сатиапала. Как всегда бывает, голая болтовня не устояла против наглядной агитации фактами. Как ни глуп был мулла Навабганджа, но и он понял, что дело проиграно. С тяжелым сердцем поплелся он к мулле Ибрагиму, чтобы доложить о неудаче.
