Он сошел с трибуны и снова забился куда-то в угол. А после заседаний поймал Холмова за локоть и увлек в пустую аудиторию, где и усадил за стол.
— Потолкуем, — сказал он и бесцеремонно перешел на «ты», — ты зови меня Христофором, отчество все равно не выговоришь — отец у меня бурят. А фамилия — Шулун; запомнил? Я заведую лабораторией проблем искусственного интеллекта в… — И он назвал престижнейший институт, стеклянное здание которого на Петергофском шоссе знала вся страна.
— Твой метод позволяет поднять степень упаковки информации в распознающих системах на один-два порядка? — допытывался Христофор.
— Даже больше, но тут есть непонятная глубина…
Ростислав вспомнил, как еще в родной Холмовке школьником на спор пытался достать до дна в пруду. Жутко было плыть в чернильную тьму и в сковывающий конечности могильный холод, пронизывать пласт за пластом и потом внезапно ощутить, что ориентировка потеряна и что плывешь в бесконечность…
Почти такое же чувство он испытал на четвертом курсе, когда отлаженная модель наконец заработала и компьютер стал давать неожиданные результаты и вообще повел себя как живое мыслящее существо.
Тогда-то он и понял, как близко подобрался к глубинной тайне, предельному порогу между живым и мертвым, и даже отшатнулся от нее в странном и сильном потрясении.
Он отогнал воспоминания и буднично ответил:
— Тут я еще не добрался до дна. Если для кодирования обычной картинки на телеэкране требуется шестьсот двадцать пять тысяч чисел, то мой алгоритм спрессовывает ее без потери информации в пятьдесят чисел, а в принципе достаточно и десяти. Но вероятность распознавания плывет, она колеблется и равна единице только в простых случаях. Это естественно, но иногда машина выдает также вещи, которые не лезут ни в какие ворота.
Христофор задумался, а через минуту как бы подвел итог:
— Тут, видимо, есть подступ к раскрытию секрета баснословной информационной емкости человеческого мозга. Подступ реальный. Ты дайка мне свою программу, мы ее погоняем на нашем новом компьютере. Мы твою идею используем несколько иначе. А сам ты, мил друг, не пойдешь ли к нам работать? Ведь ты на выпускном?
— Меня уже распределили. Как быть?
— Это наша забота, — махнул рукой Христофор, — защищай диплом спокойно. А к осени у нас будет смонтирована одна установка — закачаешься!
Адрес, полученный от Христофора Шулуна, вел на Невском проспекте к массивному зданию, расположенному в его самой интересной части — почти напротив Гостиного двора. Когда Холмов вышел на площадь Искусств, кончился мелкий и нудный дождь, зарядивший еще на подлете к городу. В наклонных солнечных столбах сразу прорезались краски ранней осени, и в лужах золотой монетной россыпью засияли сброшенные кустами листья. Лицо бронзового поэта тоже прояснилось.
Его загадочной полуулыбкой девятнадцатый «железный» век подзадоривал и напутствовал Холмова: мы сделали, что могли, покажите же и вы себя достойными сынами отечества.
Холмов прошел мимо еще в незапамятные времена превращенной в бассейн для водолазных тренировок церкви и вошел в сырой колодец соседнего двора. Дверь черного хода в углу неприятно зияла ободранным дерматином. На лестнице пахло кошками и застарелой пылью. К шестому этажу неплохо тренированный Холмов все же едва переводил дыхание — высоковаты были этажи старого закала. Но по указаниям Шулуна требовалось подняться еще выше. Все это было странноватым. Зачем солидной научной фирме какой-то заброшенный чердак?
Перед обитой железом широкой и низкой дверью Холмов взглянул на часы. До начала работы оставалось пятнадцать минут. Но дверь открылась, на пороге возник Шулун.
— Прошу, прошу, — зазывно махнул он рукой, отступив в сторону, — а я тебя вычислил. Думаю, придет без четверти — молодые сотрудники считают подхалимажем приход раньше этого срока, а позже нельзя: начальство сочтет за нерадивость.
Шулун провел Холмова под локоток через темный и гладкий коридор и ввел в большое помещение под скатом крыши. Отсюда уже было слышно гудение Невского, сюда поступало довольно много света через длинный застекленный проем., который делил скат крыши на две части. Первая часть начиналась от вертикального высокого брандмауэра и кончалась вертикальным же оконным проемом. Вторая часть ската начиналась на уровне человеческого лица и клином сходилась к фасадной стене здания. В этой клинообразной нише царил полумрак, угадывались какие-то чуланчики, диванчики и еще что-то сломанное, неимоверно пыльное, развинченное и забытое. Основной же объем был чисто подметен и пуст, если не считать узкого и высокого старинного книжного шкафа, а у торцевой стены и изрядных гирлянд паутины на некогда белом потолке. И еще, резко контрастируя со всем остальным, стоял здесь терминал электронно-вычислительной машины. Конструкция Холмову показалась, не совсем обычной.
— Располагайся, — радушно усаживал нового сотрудника в одно из двух винтовых функциональных кресел Шулун. — Хочешь жареных желудей? Больше всего на свете люблю жареные дубовые желуди. В них прорва белка и масса тонизирующих веществ. Надоедает, знаешь ли, дозированное компьютером питание. Видишь, от излишеств у меня уже намечается брюшко…
Он бросил на Холмова исследующий взгляд:
— Похрустим желудями и заодно поговорим о деле. Вот этот терминал сверхскоростным цифровым радиоканалом связан с нашим новым компьютером в главном здании института. Производительность его…
И тут Христофор назвал цифру, превосходящую всякое вероятие.
— Ага, дошло? — осведомился Христофор. — Так точно, теперь твоя неуклюжая программка заиграла, стала кирпичиком мощнейшей распознающей системы. Вот, смотри: над дисплеем, под этим колпаком, мы разместили сканирующее устройство. Ты знаком с теорией слабых взаимодействий?
— Только с элементарными основами. Знаю, что любое проявление жизни оставляет информационные следы на окружающих предметах. Электромагнитные и механические колебания воздействуют на вещество и производят в нем соответствующие изменения. Но я не представляю, как это можно использовать. Разве что…
Холмов внезапно задумался, смолк на полуслове.
— Именно! — не дожидаясь конца фразы, широко улыбнулся Шулун. — Именно это мы и используем. Коль скоро на любом предмете записываются всяческие возмущения среды, можно записанное прочитать, расшифровать, а затем и снова преобразовать в звук и объемное изображение. Вот почему для первичных экспериментов пришлось отыскать этот чердак — его не ремонтировали со времен царя Гороха. Эти стены сущий клад, они видели и помнят многое.
