— Раиса, что-то в сон потянуло, может, пойдем, приляжем?
— Тебе как, колыбельную спеть, или ты сначала свою потенцию проверишь?
— Чего?
— Это я так, в шутку, а то ведь стресс и все прочее. Соседка вон жалуется, что ейного мужика на неё и домкратом не поднять, — оба рассмеялись.
— С чего это? Пьет что ли с утра до ночи?
— Вкалывает где-то на заводе.
— А она бабки на шмотки переводит.
— Не без этого. А что еще остается делать, только в этом и прок от него, что деньги в дом приносит.
— Ох, и суки же вы все.
— Ой-ой. А вы прямо агнцы божие.
— Какие есть.
— И мы такие.
— Ладно, чего трепаться, иди, постельку согрей, а я сейчас приду.
* * *
Утром, когда Михаил проснулся, и заглянул на кухню, Раиса жарила яичницу. По телевизору шли новости.
— Чего там, в мире-то творится?
— А хрен его знает.
— Во даешь, а зачем тогда новости включила?
— А вдруг передадут, что деньги поменяли и еще какой кризис разразился, тогда сразу надобно бежать.
— Ага, менять бабло. А тебя прямо так и ждут с ним. Забыла, какие очереди были, когда банки в девяносто восьмом лопнули?
— Мишенька, ты об этом лучше не вспоминай. У меня сразу изжога начинается. Как вспомню, сколько денег пропало, жуть, просто.
— А, говорил я, нехера по банкам рассовывать бабки. И ведь в валюте все было, не в деревянных.
— Ладно. Что было, то сплыло.
— И то верно, — Михаил почесал волосатую грудь, и сел за стол, — плесни-ка кипяточку.
— А я тебе лучше кофейку сварю.
— Обойдусь, я вот растворимого сыпану пару ложек.
— Как знаешь, — она поставила перед ним тарелку с яичницей, налила в кружку кипятка, и села рядом.
— И что теперь делать будешь?
— В смысле?
— Товар-то того, уплыл, тачка тоже, а тебя наверняка в розыск объявили?
— Слушай, дай пожрать нормально. Я на голодный желудок хреново соображаю.
— Все молчу, молчу.
Михаил откусил бутерброд, и в этот момент зазвонил телефон.
— Слышь, Рай. Если это Боря или Толян, меня нету, и понятия не знаешь где я.
— А если…
— Нету меня, помер и все. Сам решу, когда объявиться и с кем разговаривать.
— Нет проблем.
Раиса подняла трубку. Звонила подруга, и Михаил перевел дух, но аппетит уже пропал. Он допил кофе и пошел в комнату.
Пока Раиса болтала по телефону, он обдумывал что делать. В конце концов, он решил, что объявляться пока не стоит, но один звоночек не помешает, так, на всякий случай, для успокоения души. И поэтому когда Раиса кончила трепаться по телефону, он взял трубку и набрал номер.
— Алло, — раздался на другом конце чуть слащавый голос Веллера.
— Леонид Иосифович?
— Мишенька, это вы? Не узнал, знать богатым будете.
— Это точно, вашими бы устами, да мед пить.
— О чем вы?
— Это я так, о своем, о женском.
— Все шуткуете, — Михаил услышал, как Веллер рассмеялся.
— Ничего интересного для меня нет?
— Пока, увы, ничего.
— А как ваше, драгоценное?
— Ничего, правда радикулит малость докучает, надо бы к морю съездить… Одна надежда, что вы денежкой подмогнете…
— Непременно, непременно. Как только так сразу.
— Стало быть, уже не долго ждать осталось?
— Товар в пути, так что на следующей неделе, дай бог, и к вам птичка зернышки в клювике принесет.
— Вы меня радуете.
— А куда же мы без вас.
— Я стараюсь.
— И правильно делаете. Кстати, ваш друг больше к вам не наведывался?
— Кого вы имеете в виду?
— Фомина!
— А нет, и не звонит. Даже странно как-то.
— Жаль. Ну, тогда всего доброго.
— Всех благ, Мишенька.
Михаил положил трубку на аппарат и задумался.
— Судя по всему, Веллер не знает, что Фомин убит, да и откуда. И вряд ли он мог проболтаться, что контрабанда пойдет именно через этот пограничный пункт. К тому же, пока договаривались по поводу продажи товара, пока согласовывали и утрясали цену, прошло почти полгода. И все же, почему пограничники вдруг заинтересовались товаром, который на вид был похож на какие-то железки от Запорожца? Да, непонятно все. И что теперь делать?
— О чем мыслим? — прервала его размышления Раиса.
— Думаю.
— Ах, думаешь. Это хорошо. И о чем, если не секрет?
— Ленина читала?
— Чего?
— Говорю, Ленина читала?
— Ты чего, с дуба рухнул. Какого еще Ленина?
— Того самого, кого который год все решают, то ли оставить, то ли выкинуть из Мавзолея, а на его место Горбачева положить.
— Так ведь Горбачев еще живой!
— Как раз, когда решат, он коньки и отбросит. И его, как основателя перестройки, вперед ногами в Мавзолей.
— Все хохмишь, Мишенька.
— А что делать остается. Сама давеча сказала, товара нет, машины тоже. И менты наверняка на меня фотки на всех заборах наклеили.
— А все знаешь, почему так?
— Почему?
— Потому что меня не слушал. Вспомни, что я говорила, когда вы с Толяном товар привезли? Я сказала, надо масенький кусочек за бугор отвезти и продать, и они сами бы приехали с баблом и всё забрали. А вы?
— А что мы?
— Забыл. Как же. Здесь продать, себе в убыток. Они рискуют, цену скинут, мы крутые, сами товар отвезем, лишнюю двадцатку заработаем. А что в итоге? Ни денег, ни товара. А все почему? — Жадность, Мишенька, простая жадность. Меня бы послушали, уже давно на Кипре косточки грели и мартини попивали.
— Не трави душу. Что сделано, то сделано. Лучше скажи, что делать?
— Что делать? Ты бы еще этого, как его, Чернышевского вспомнил, а то Ленин, Ленин. Между прочим, с мозгами мужик был. С таким отребьем революцию сделал. На все пошел, и немцам жопу лизал, чтобы бабки с них получить, и бандюканами типа Камо не брезговал, и всякую шушеру до поры до времени терпел, а потом к стенке ставил и правильно делал.
— Слушай, чего ты раскудахталась. Прямо Цицерон, в натуре. Я тебе про дело говорю, а ты мне про Ленина.
— Так ты сам о нем вспомнил. Бедолага, небось, вертится в аду, как шашлык на шампурах, а при жизни добился, чего хотел. Вот и я к тому, надо быть похитрее, да поумнее.
— И чего?
— Ничего, слушать меня надо.
Михаил вздохнул, потянулся и, обхватив крепкой рукой за Райкину шею, притянул к себе и крепко поцеловал.
— Лады, давай, советуй, чего делать-то мне?
— А ничего. Деньги у тебя есть?
— Положим.
— Да ты не хоронись, не хоронись. Я-то знаю, что ты человек бережливый. На баб, как Толян сотнями не швыряешь.
