- Из Фомска, - доложил начальник поезда.
- Из какого Фомска?! Знать не знаю никакого Фомска!
- В Марград, - продолжал разъяснять Григорий Прохорович.
- В Марград?! Нет у нас ветки на Марград! И никакого такого Фомска тоже нету! Ведь страшно подумать, что могло произойти. Ниоткуда и вдруг взялись! А там ведь у нас товарный поезд! Ума не приложу, как вы увернулись?
- Год, число, месяц? - хрипло спросил Степан Матвеевич.
- Все то же, - ответил я.
Судя по глазам, Степан Матвеевич ничего не понял, но своего вопроса не повторил.
Начальник вокзала посмотрел на Граммовесова с удивлением и, кажется, утвердился в мысли, что и сам поезд, и его пассажиры - все, все сошли с рельсов.
- Пошли разбираться, - приказал он Григорию Прохоровичу.
- Наука... - возразил было бригадир поезда, но подчинился.
Без Степана Матвеевича мы как-то вдруг осиротели, растерялись, хотя уже и известно было, что делать.
- Нам тоже нужно выйти, - сказал Иван. - Может, есть какая-нибудь корреспонденция.
Похоже, что Иван собирался взвалить непомерную тяжесть возвращения нашего поезда к нормальной жизни на свои плечи.
А жара все не спадала. Вентилятор по-прежнему не работал. Вот ведь странность, подумал я вдруг, разве никому не приходило в голову, что надо иметь в вагоне исправный вентилятор? Да об этом, наверное, каждый по сто раз на дню думал. А вентилятор не работает. Почему? Почему он не работает?
40
В купе осталось четверо: я, погруженный в транс Степан Матвеевич, решившийся на что-то писатель и чуть испуганный Валерий Михайлович.
Лицо Федора вдруг вдохновенно засветилось.
- Да какой из меня писатель-фантаст! Что я знаю? Чушь это, чушь все! Рассказы мои сбываются в действительности? Черта с два! Это слишком просто... рассказами изменять действительность. Не было, не было писателя Федора! И теперь уже не будет никогда. Все! Забудьте несостоявшегося писателя Федора!
И в его лице что-то изменилось... И в фигуре, и в манере сидеть. Он вдруг фамильярно хлопнул Валерия Михайловича по плечу и предложил:
- А не заняться ли нам, милейший Валерий Михайлович, гиревым спортом?
Валерий Михайлович вдруг захрипел, схватился рукой за горло. Он задыхался и рвал на себе рубашку.
- Обыкновенное дело, - сказал Федор. - Учить их надо, учить! А впрочем... не имею права морального, так сказать.
А Валерий Михайлович уже закатывал глаза и медленно клонился на пол. Я оттолкнул Федора, приподнял отяжелевшее тело Крестобойникова, рванул ворот его рубашки вместе с пуговицами. Валерий Михайлович шумно вздохнул и дал мне пощечину. Я не понял, что произошло, как вторая затрещина обрушилась на мою скулу. Ладно!..
- Рукава, - прохрипел Валерий Михайлович.
Хорошо. Это рукава его рубашки хлещут меня по морде, а не сам товарищ Крестобойников. Прекрасно. Я прислонил его к стенке так, чтобы он не мог упасть.
- Прошу прощения, - юлил писатель Федор. Но было ясно, что происходящее в купе его уже мало интересует, а вот гиревой спорт - даже очень.
Валерий Михайлович вдруг застонал и поджал под полку ноги.
- Давят, - простонал он.
- Ничем не имею права помочь, - твердо заявил Федор.
- Можете! - крикнул я. - Снимите с него туфли!
- Это в один секунд!.. Милейший Валерий Михайлович, в носочках можно, в носочках...
Федор все-таки стянул с Валерия Михайловича туфли. Тому заметно полегчало.
Картинка была в нашем купе! Один в трансе, второй еле жив от бунта своих вещей. Третий думает только о гиревом спорте. А я сам? О чем я-то думаю? В том-то и дело, что не думаю. Не хочу думать...
- Так я пошел? - спросил Федор.
- Нет! Никуда вы не пойдете.
- Понятно. Произвол. Документы на право, пожалуйста.
- Сядьте, Федор. Сядьте! Возьмите себя в руки. Хорошо... Ваши рассказы больше не воплощаются в жизнь. Переживите это. Пусть ваши рассказы не воплощаются в жизнь в буквальном смысле. Пусть.
- Решено и подписано, - возвестил Федор.
- Да и не надо этого. Вы пишите просто. Для себя, для друзей.
- Друг! Артюха! - внезапно обрадовался Федор и полез было ко мне целоваться.
- Да что вы корчите из себя! - не выдержал я. - Несостоявшийся писатель! Их много, несостоявшихся! И не только писателей! Пишите, если интересно. Не для издательств и редакций, а просто. Можете посылать, пробиваться, но все-таки пишите не для них, а для себя. И выбросьте мысль о их воплощении в жизнь. У вас же хорошие рассказы, Федор. Я уверен, что они найдут дорогу к читателю. Только не воображайте, что вы страдающий за правду. Не бейте себя в грудь и не распинайтесь на кресте. Ведь вы это специально на себя напускаете. И гиревой спорт, и слезы по поводу несостоявшегося писателя.
- Слез не было, Артемий, - сказал Федор.
- Я в переносном смысле...
- Понимаю. Приятно слышать о себе правду.
- Все еще поигрываете?
- Ни ухом, ни духом, Артемий.
- Тогда вот что... Наши приключения еще не кончились. Будьте сами собой. Без всяких выкрутасов. А читатель, искренне любящий ваши рассказы, у вас есть, по крайней мере, один. Я.
- И я, - простонал Валерий Михайлович.
Федор вскочил и всенепременно пожелал поклониться до полу. Этого уже я не мог вынести. В своей игре он доходил черт знает до чего! Я легонько дал ему в солнечное сплетение. Просто, чтобы он очнулся. Но Федор повалился на скамью и безмолвно вытянулся на ней, сложив руки на груди крестом.
- Поднимайтесь! - приказал я.
Федор и ухом не повел.
- Федор, прошу вас!
Писатель вдруг сел.
- Вы! Вы, отец семейства, просите меня! Это я должен просить у вас прощения! И я прошу, прошу. Чистосердечнейше раскаиваюсь! Примите во внимание...
Он не досказал, что еще тут нужно было принять во внимание, потому что Валерий Михайлович, слегка приободрившийся, вспомнив, наверное, добрые дела Федора, вдруг наклонился вперед и погладил писателя по впалой щеке, потом по разлохмаченным волосам. Рука его чуть вздрагивала, но это была рука искреннего и преданного друга.
Они приникли друг к другу и застыли в объятиях.
Ладно, хорошо, что хоть это.
Мне нужно было сходить к Инге, но я почему-то страшился сделать этот шаг. Ведь Инга уже наверняка знала, что от нее требуется. А чем я мог ее утешить? И эти три застывшие в купе фигуры...
По коридору шел Иван.
- Это еще что такое? - спросил он, оглядывая скульптурную группу раскаяния и всепрощения.
Я только махнул рукой.
- Ладно, - сказал Иван и сел на краешек полки. - Хочешь узнать, что мы имеем?
- Валяй, - согласился я. Все равно ничего хорошего я не ждал от этого сообщения.
- Это совсем не та станция, - сказал Иван.
- Что значит, не та?
- С разъезда мы шли на станцию Ленивую, а пришли в Трескилово. С того разъезда сюда никак не попасть. И к Марграду не ближе.
