А не испробовать ли мне сейчас сумах? Листья непарноперистые, от девяти до семнадцати крупногородчатых продолговато-ланцетных или яйцевидных листочков. Но теперь для меня все выглядит по-иному. Найду ли, узнаю ли?
И я пополз. Охал, вздыхал, но полз. Часто останавливался, поднимал голову и вглядывался — не это ли растение передо мной. Нет. Но вот качаются надо мной листья сумаха. Снова ошибка — не они… И опять полз. Наконец, увидел: высоко надо мной стояли рыхлые зеленовато-желтые метелки. Я стал присматриваться. Каждый из листочков больше моей головы. Я представил их уменьшенными во много-много раз. Сумах!
Лежа на земле почти без движения, я смотрел на сумах и гадал: как же достать пыльцу, цветок или листочек, один только листочек?
Лежа на земле почти без движения, я смотрел на сумах и гадал: как же достать пыльцу, цветок или листочек?
Время тянулось. Я все пристальнее глядел вверх. Увидел — один листочек был надломлен. Стал ждать, скоро ли он свалится. Напрасные ожидания! Под вечер на стебле появилась улитка в шарообразной раковине. Обрадовался: а вдруг она со стебля переползет на черенок, где был надломленный листочек. Опять ждал. Переползла. Какая удача! Листочек сорвался, полетел, опустился на землю. Я дополз до него, подобрал, стал растирать кусочек листочка между пальцами, прикладывал к больным местам и втирал, втирал зеленую кашицу в тело. Кожа горела, покраснела, но через несколько часов боль стала уходить.
Может быть, сумах ядовитый мне и помог, а впрочем, может быть, я вылечился только потому, что через силу двигался, полз. Гимнастика — прекрасное средство против некоторых форм ревматизма.
Лист 45
В это утро перламутровый свет заливал чащу трав. Я возвращался к берегу, чтобы собрать из-под камней подсыхавшие листочки дневника и уложить их в новый восковой пакет, а потом снова попытаться переправиться с ним через Великую Медленную реку.
Алые с розовыми краями, душистые, шелковые ковры лежали на земле: шиповник цвел и ронял свои лепестки. Темно-зеленые травы выстраивались в длинные правильные аллеи. Где-то высоко голубели звезды незабудок.
Может быть, юноша придет сюда, соберет цветы шиповника и незабудки в букет и, волнуясь, позабыв все приготовленные слова, протянет его дрожащей рукой кому-то через низенький частокол палисадника. И ему в ответ блеснет улыбкой девичье лицо. Березка качнет у их ног кружевами своих теней, и ласточки с веселым звоном еще ниже пролетят над ними.
Но, если бы знали эти милые люди, как трудно было мне пробираться сквозь чащу незабудок, как преграждали мне путь, нацеливаясь на меня, иглы шиповника — темные, грозные копья!
Лист 46
Старый злой ветер жил в тех местах, где в бурю был опрокинут мой плот, — в местах, которые кажутся такими тихими и спокойными: узенькая песчаная полоска, лес задумчивых трав, ленивая волна реки.
Берег бурь и ветра…
В ранний утренний час, когда солнце не спеша, спокойно и торжественно всходило над лесом трав, подступавших к прибрежной полосе, в такой час мне часто чудилось: на той стороне реки, где каменные горы спускаются уступами к реке, — там, в ущелье, находится постоянное жилище ветра. Оттуда он вырывается и, расширяясь, пролетает через реку. Всегда в разных плащах, смотря по погоде, — то в сером, когда на небе свинцовые тучи, то в темном, перед грозой, то в золотистом, когда крутом радостно и светло, — всегда в разных плащах (сколько их — не перечесть!) пролетает он через лес трав и прибрежную желтую полоску и с воем и свистом исчезает. И вдруг, когда его вовсе не ждешь, вновь появляется. Усталый и утомленный от множества дел, проделанных им где-то далеко отсюда, в степях, морях, полях, он все же гонит быстрых стрекоз, гнет к земле лес трав, поднимает волны на Великой Медленной реке. Потом возвращается к скалам, в свое ущелье, чтобы спрятаться, свернуться и уснуть.
Итак, я быстро шел к реке. Чем ближе к берегу, тем все чаще приходилось мне пробираться через огромные овраги. На склонах оврагов деревья-травы жалобно шумели. Вот из-за деревьев блеснула стальным цветом река, покрытая темной рябью.
Лист 47
Выбравшись из последнего оврага, я увидел: на берегу крутится, дымится песчаный столб. Гигантские травы, подступавшие к берегу, узкие и длинные, как шпаги, содрогались, дрожали от основания до верхушек и гнулись, касаясь песка. Все потемнело. Песчаный вихрь гулял по берегу и завывал в чаще. Я кинулся к своим листкам.
Ветер срывал, катал камни с места на место, крутил и уносил листки дневника. Они летали в воздухе, ложились на воду. Я метался по берегу, а ветер носил их над моей головой, улетал с ними в чащу трав. Шумели, качались травы. Отдельные странички плясали, прыгали по земле, но ни одной я не поймал. Вот лист зацепился было за корень, торчащий из земли, но ветер отогнал и его. Унес. Вытянув руки, я бежал, спотыкаясь, вдогонку, но ветер поднял пыль, закрутил, рассыпал и ослепил меня.
А когда я протер глаза и осмотрелся, уже не видно было ни одного листка. Только ветер летал, меняя свои очертания и формы, — летал, свистел и выл.
Ничего, кроме ветра и пыли, на берегу не осталось.
Лист 48
Когда несколько дней назад в поисках лекарства я уползал с берега реки в лес трав, стояла тихая и ясная погода. Конечно, я знал, что здесь возникают неистовые ветры и бури, но, больной и слабый, разве мог я тогда найти в себе силы, чтобы собрать из-под камней листки и спрягать их в пещеру?
Я ушел с берега Великой Медленной реки. Ушел навсегда. Вернулся в дом, где оставил бумагу, чернила, чтобы начать новый дневник, писать его долгие годы. В тихие вечера, под звуки цикад, вспомню все, что было записано в потерянном дневнике, все повторю, вновь запишу. И опять — в дальний путь. Переправлюсь, непременно переправлюсь через реку. И передам людям новый дневник.
На этих сорока восьми листах я уже обрисовал историю моего последнего путешествия по суше и по воде и обстоятельства, при которых пропал мой дневник.
Этот новый дневник начинаю писать я, Сергей Думчев, взамен дневника, унесенного бурей на берегу Великой Медленной реки. Той реки, которая много-много лет назад была для меня только маленьким ручейком.
На этих страницах снова будет последовательно перечислено и объяснено все, что я видел, наблюдал, открыл в Стране Дремучих Трав.
Припоминаю, как внезапно иссяк ветер, который с таким неистовством разметал листки дневника. Так же внезапно, как и начался. И сразу все кругом стихло. Осела пыль. Застыли в покое деревья-травы. Ни звука, ни шороха там не раздавалось: обитатели трав, перепуганные ветром, еще долго не решались подать какие-либо признаки жизни. Обеспокоенная река потекла еще осторожнее и медленнее. Солнце стало светить мягко и отрадно.
