— Можешь говорить откровенно.
— И потом… какие-то странные мысли.
— Расскажи, — вымолвил старик, и взгляд его вновь устремился вдаль.
— Я был там недолго — там, где работают, кроме мозга, и руками. И это было хорошо! Я стал гораздо сильнее и, думается, лучше. Потрогайте мои мускулы…
— Я не стану трогать твоих мускулов. К чему они?
— А почему умер Андрей?
— Ты понял?
— Я понял. Мне подсказали ответ там. Андрей потерял способность бороться с неожиданностью и опасностью. И вот он умер… просто от страха.
— Да, — сказал Слепцов. — Это логично. Даже больше — это верно. Но надо скорее познавать. Не отвлекаться. Это препятствует концентрации энергии. Дело человека — познавать.
Кедрин вдруг ясно ощутил — говорить с человеком, которого он считал своим учителем, ему не о чем. Продолжать разговор можно было в одном случае — если забыть, что он был там, в Приземелье.
— Я пойду, — сказал Кедрин. — Я, пожалуй, пойду…
— Иди. Подумай, примирись. Не возвращайся туда. Работай здесь. Элмо найдется.
Теперь Кедрин шагал по коридору медленно. Отыскав комнату для гостей — по счастью, пустую, — он улегся на широкий диван и долго лежал — без мыслей, без ощущений.
Потом он поднялся. За широким окном солнце снижалось к горизонту. Было тихо и ясно. Земля все-таки была самой прекрасной. Хотя и пространство — тоже. Холодовский. «Но ведь я один думаю, что он… Надо прочитать его запись».
Кедрин поискал глазами магнитофон и нашел его там, где он всегда стоял в комнате для посетителей, — на столике, рядом с пультом климатизатора. Голос Холодовского заставил Кедрина вздрогнуть — это был живой голос неживого человека, уверенный, и немного отрешенный, и спокойный, как всегда. «Так, — сказал Холодовский. — Таксор не принял запаха» Последовала пауза, потом Холодовский пробормотал что-то сердито и неразборчиво. Затем магнитофон загудел. Кедрин вспомнил — так отзывался скваммер на форсаж двигателя. Несколько минут лента перематывалась бесшумно, прозрачная лента неощутимой толщины.
«В общем, — сказал Холодовский, — моя теория, кажется, летит в архив. Или таксор не таксор, или в пространстве нет запаха. Как же нет, когда я его ощущаю? Но и прибор действует нормально, за это может поручиться все Особое звене, а это чего-нибудь да стоит!..»
Холодовский говорил необычно много, и Кедрин понял: oн подбадривал себя. Значит, все-таки это было нелегко даже тогда, когда созрел замысел.
«Ну вот, — сказал Холодовский. — В общем надо установить, есть ли запах в скваммере. Покажет ли его таксор. Если в скваммере запаха нет, как нет его и в пространстве, это значит либо, что таксор негоден, а это, как мы знаем, невозможно… (Кедрин сжал кулаки — таким невозмутимо-скучным был голос монтажника в этот миг, когда в пору было кричать от ужаса перед самим собой.) Либо все мы просто страдаем массовыми галлюцинациями. Но если запах в скваммере есть, хотя в пространстве его нет, то он возникает именно в скваммере, а почему — этого я не знаю, и никто не знает. Тогда его источник надо будет искать вовсе не там, где искал я. Придется пошарить совсем по другим диапазонам… Можно, конечно, подождать пару недель и таскать с собой в скваммере озометр. Беда только, что прибор надо переделывать, он не уместится. И время пройдет. Восемь больше одного, а, ребята?»
Он даже засмеялся, Холодовский, хотя не над чем было смеяться. Потом он оборвал смех и сказал:
«Это я подумал, как обозлятся медики. Ну ладно, монтажники с «Джордано», схема эксперимента такова: я разгерметизируюсь, держа нижними руками озометр у дверцы. Воздух пойдет наружу, и с ним — то, что пахнет. Озометр примет. Остальное прочтете на его ленте… — Он помолчал. — Ну, как говорит Гур, делайте ваш шаг вперед!»
Он еще посопел, потом щелкнуло, раздался свист, и наступила тишина. Тишина была до самого конца ленты.
— Значит, так, — сказал Кедрин и, медленно, тяжело ступая, прошел по комнате — в угол и снова в угол. — Значит, так. Тебя не записали, Слава, но ты записался сам… Я виноват, Слава, я просто подумал, что ты — это не ты, а ты был ты — и дело с концом! И все-таки был ли запах в пространстве? Если да, то твоя империя пережила тебя. Если нет — что ж, ты дал направление другим.
Это были лишь предположения, и обе возможности были сейчас для Кедрина равно вероятны. Но Кедрин почувствовал, что трудно будет ему жить, пока он не узнает этого точно. Стало уже незачем оставаться здесь, в институте. Кедринская трасса вновь зримо уходила туда, вверх. Но он еще медлил, словно что-то держало его.
Чуть слышно жужжали машины за гладкими панелями стен. Где-то приглушенно звучала музыка, и Кедрин подумал, что, когда человечество узнает хотя бы об этих небольших эпизодах из жизни Звездолетного пояса, об этом напишут музыку, ясную и проникновенную, и музыка эта будет говорить людям: «Делайте шаг вперед!»
Жаль, что не он создаст эту музыку! Но каждому — свое. Его дело — работать на Элмо. Мыслить. Искать и находить. Дышать запахом озона и нагретой пластмассы. Запах нагретой пластмассы. Запах. Так…
Нагретой. Ага, нагретой. Пластмассы. Ну, естественно!
Кедрин опустился прямо на пол, обхватил колени руками. Запах. Колебания молекул и даже атомов, освобождающихся в процессе испарения. Нагретой. Повышение температуры усиливает испарение… Пластмассы. Так ли?.. Пластмассы устойчивы, несмотря на всю огромность своих молекул. После облучения гамма-радиацией и других операций некоторые сорта ее переносят испытания всеми известными видами излучений. Они испытывались неоднократно еще до того, как из них начали изготовлять разные детали — например, фонари скваммеров, их прозрачные верхние оконечности. Они очень надежны. Но речь идет об известных излучениях. А все ли они известны? Вероятно, нет. Кстати, Гур явно неспроста интересовался тем, из какого пластика была изготовлена защита автоматики «Гончего Пса». О, Гур ничего не делает просто так!.. Итак, если предположить существование некоторого сильного излучения, нам до сих пор неизвестного… Ага, это уже почти точка зрения Гура, но почему бы и нет? Да, это неизвестное излучение, как можно предположить, вышибает из пластика радикалы, и вот они-то и пахнут, они-то и проникают в легкие, и отравляют людей, и заставляют их терять сознание. Уж не хотел ли Гур, чтобы я подсчитал ему количественную сторону такого процесса? Конечно, все это нужно знать и количественно. И, кроме того, какие могут освободиться радикалы? Чем мы, собственно говоря, там отравляемся при атаках запаха? Нужно лечить хотя бы тех, кто болен, — того же Кристапа. И жаль, что Холодовского уже не вылечить никогда…
