И ведь вот на чем я тут же поймал себя. Не думать. Ни в коем случае не думать. Пропустить действительность через сознание как через сито, чтобы ничего в нем не зацепилось, не осталось, чтобы стало легко, потому что в голове ничего нет, под наркоз бы сейчас или в сон без сновидений, чтобы ничего не решать, чтобы ничего не понимать, не чувствовать.
— Надо все проверить, — спокойно сказал Степан Матвеевич.
Вот ведь как у него спокойно получилось! Проэкспериментируем с человечками, так сказать. Вывернем их, что называется, наизнанку. Тряхнем души, проветрим желания. Да только с кого начнем? Может, с мальчика Сашеньки, которому всего лишь четыре года? Или лучше с грудной, еще ничего не понимающей девочки?
— Начнем с меня, — все так же спокойно сказал Степан Матвеевич.
— Я не знаю, — застонал Иван, — нужно ли было мне это говорить? Вдруг я не прав или есть другой способ вернуться к нормальной жизни? Простите, я не знаю…
Валерий Михайлович дернул шеей, словно на ней затягивали петлю и оставалось уже совсем немного. Писатель Федор что-то нервно соображал. Начальник поезда толком ничего не понял. Да если и понял кое-что, то только должен был радоваться своему желанию довести поезд до станции назначения. Самый святой человек во всем фирменном поезде!
Степан Матвеевич раскрыл свой портфель, достал бумаги, графики, которые он столь часто просматривал в самом начале нашего путешествия, когда вдруг освободился от странной способности жить в других реальностях и еще только безмерно радовался этому.
На что он шел? Вернуть ад, от которого у него не было спасения даже после смерти? У него вообще не было смерти!
Степан Матвеевич хладнокровно проводил эксперимент.
— Остановитесь! — не выдержал я. Не знаю, что мной руководило. Я не мог допустить того, что он хотел с собой сделать, пусть даже и для всеобщего блага. Или я подсознательно чувствовал, что вслед за ним дойдет очередь и до меня? А я не смогу! Не знаю… Но только я совершенно искренне хотел его остановить.
— Что вы, Артем? — спросил Степан Матвеевич.
— Вы хоть знаете, на что соглашаетесь?
— Конечно. Я думаю, что только я один знаю. Никто другой даже не способен представить малой части этого.
— И вы все равно идете?
— Успокойтесь, Артем. Я экспериментировал миллион лет. Почему не продолжить это интересное занятие?
— Остановите его! — крикнул я собравшимся в купе.
Мучительнее всех, наверное, все же было Ивану. Он все понял и рассказал нам, а помочь-то ведь ничем не мог…
— Все дело в том, — сказал Степан Матвеевич, — что мою мечту, мои желания никто не может перехватить. Вот я вам скажу: да, а в душе: нет. И будет именно нет!
— Надо все-таки подумать, — неестественным голосом предложил Иван.
— Конечно. Думайте, — согласился Степан Матвеевич. — Вот по графику через две минуты будет произведен запуск в прошлое. Прошу внимательно наблюдать за мной.
Степан Матвеевич откинулся к стенке и посмотрел на нас всех по очереди, словно прощался. А ведь он действительно прощался!
И все-таки он был спокоен…
Я знал, что сейчас произойдет. Знал. Я еще надеялся, что ничего этого не будет. Ну должна же быть в мире какая-то высшая справедливость! О, сколько, наверное, миллиардов людей полагались на эту высшую справедливость! И все-таки шли на костер. И сгорали в костре…
А поезд все не замедлял свой ход, хотя двадцать километров мы уже давно оставили позади.
И вот выражение лица Степана Матвеевича мгновенно изменилось.
— Год, число, месяц? — прохрипел Степан Матвеевич.
Я ничего не смог ему ответить.
Степан Матвеевич смотрел на нас бессмысленным взглядом, и только животный ужас был сейчас в нем.
— Год, число, месяц? — с трудом повторил он.
— Второе августа тысяча девятьсот семьдесят пятого года, — вздрагивая губами, ответил Иван. Вот и увидел он свою мысль воплощенной.
— Реальность?
— Настоящая, самая настоящая, — сказал Иван.
— Самая что ни на есть! — сказал я.
Степан Матвеевич обвел нас мутным взглядом и погрузился в тягостную задумчивость. Сейчас он только еще начнет приходить в себя. Да сколько же это продлится? А ведь будут другие запуски. И никто не согласовывает их со Степаном Матвеевичем.
— И все равно ничего другого я сделать не мог, — жестко сказал Иван.
Он был прав, прав теоретически и практически, морально и нравственно, он убеждал себя в этом, но не было радости в его голосе, и не хотел он этой правоты.
Мимо окна прогрохотал товарный состав. Испуганное лицо машиниста мелькнуло за окном. Кажется, мы куда-то приехали…
— Чья очередь теперь? — спросил писатель Федор.
Кто тут мог установить очередь? Только добровольно. Только кто как захочет.
— Я готов ехать в этом поезде хоть к черту на кулички, хоть всю жизнь, — сказал Иван.
Ага… Это он говорил для меня. Это для меня, Инги и наших детей он согласен ехать к черту на кулички. Да только согласятся ли другие?
— Тогда я, — снова сказал писатель Федор.
— Да что у вас-то? — нервно спросил Иван.
Начальник поезда смотрел на все происходящее дикими глазами.
— А обязательное воплощение моих рассказов в жизнь! — с вызовом сказал Федор. — Нет уж, прошу… и прочее.
Федор словно даже рассердился, что его не причислили к лику мучеников.
Тут в вагон влетел Валерка. Лицо его было бледно и испуганно.
— Чуть не врезались! — крикнул он.
— Что там еще? — не понял я.
— В товарняк чуть не врезались! А как отвернули, не могу понять. Ведь только один путь был, а на пути товарняк стоит. А наш прет под семьдесят и не может ход замедлить. Уж и секунды не оставалось, ну, думаю, крышка! Тем более в самом паровозе. Уж паровоз-то наверняка бы всмятку. А почему не столкнулись, не знаю. Ведь не было там стрелки, не было! Не разъехаться нам было никак.
Уж всмятку, это наверняка… если бы не Степан Матвеевич… Степан Матвеевич отказался от самой главной своей мечты стать нормальным человеком, прожить одну-единственную жизнь, но по-человечески.
Валерка посмотрел на Граммовесова и ничего не понял.
— Что с ним? — спросил он удивленно.
— Видишь ли, Валера, — сказал я, — тут все-таки разобрались, что к чему… и вот Степан Матвеевич…
— С ума, что ли, сошел?
— Нет… Он просто только что прожил десять лет в другой реальности… Ты ведь помнишь, он рассказывал… Иван тут предположил, что…
— Значит, нашли! — обрадовался Валерка, но тут же смутился, взглянув на Степана Матвеевича. Какая-то связь намечалась в его голове между двумя событиями. — Неужели…
